этой истории. Что же еще произошло во время съемок? Делакруа надо бы хорошенько допросить!

– И это еще не конец, – в очередной раз огорошил всех Ренн. – Далеко не конец.

Все дружно повернулись к нему.

– У Делакруа, – продолжил он, – дело вовсе не в том, чтобы выразить авторские фантазии и видения. Как и у де Сада, у него все идет дальше и глубже, все имеет отношение… к мистике. Большинство королей жанра ни на миг не забывают, что это просто кино, киношка, что все это не всерьез. Иначе как можно было бы всерьез снимать такие фильмы и не повредиться в рассудке? Но у Делакруа все не так. Он – это Уильям Фридкин, только в тысячу раз сильнее. Он умел создавать на съемочной площадке токсичную и разрушительную атмосферу неистовства, которая подпитывала его чудовищные нездоровые фантазии. Говорят, все, что Делакруа прокручивал у себя в мозгу, в Мексике реализовать было проще простого. Чтобы снять на пленку настоящее убийство, ему было достаточно нанять профессиональных убийц, сикариев. В Мексике это было нетрудно: там даже сыщики убивали за деньги…

– Иными словами, снафф? – изумленно спросил Венсан.

– Еще хуже… Настоящее убийство, задуманное и осуществленное как произведение искусства. Как квинтэссенция седьмого искусства. То, что Делакруа официально выдавал за кинотрюк, за «киношную» смерть на экране, он снимал втайне от всех. Потом, правда, утверждал, что ничего подобного не делал и эта сцена вообще не была отснята, но некоторые утверждают, что была. Что пленка существует, и ею владеет, возможно, сам Делакруа. Что именно поэтому он и прекратил снимать после «Орфея»: боялся, что его заставят показать пленку.

– А вы сами что об этом думаете? – спросил Венсан.

Ренн пожал плечами.

– У меня на этот счет нет своего мнения, – сказал он, хлопнув себя по коленям. – Но это вполне соответствовало бы личности Делакруа… – Он встал, давая всем понять, что беседа окончена. – Надеюсь, вы не остались разочарованными, господа.

– Слухи, «одна баба сказала»… Фантазии для подростков, которым не хватает острых ощущений, и ничего конкретного, – заявил Пьерра.

– Спасибо за подробное освещение проблемы, это было впечатляюще, – искренне поблагодарил Венсан. – Особенно мне понравилось погружение в закулисье кинематографа.

– О да, – скромно поклонившись, отозвался Ренн, – в кинематографе, как в городах, есть свои задворки, свои сточные канавы и клоаки, где кишит своя жизнь, нездоровая, зачастую отвратительная, но в то же время привлекательная. Свои «тайные подземелья», как называл их Юнг[17]. Если вас это интересует, загляните на мой канал MAD.

– А вы, случайно, не знаете, где найти этого Валека? – спросил Сервас, вернувшись к расследованию.

Ренн немного подумал.

– Похоже, сегодня ваш день, – наконец сказал он, доставая пригласительный билет из корзинки на барной стойке. – Сегодня вечером состоится праздник кинематографистов. Я уже несколько недель назад получил билет, но пойти не смогу. Как раз на такие праздники и являются типы вроде Валека.

Он поднял перед собой билет и посмотрел на Венсана.

– Кому-нибудь это интересно? Позволю себе заметить, что только один из вас сможет пройти на такого рода мероприятие.

Все обернулись к Эсперандье – и тот стал обладателем билета.

* * *

– Как можно смотреть всю эту чушь? – сказал Пьерра, когда они вошли в лифт.

– Тут вопрос в том, продвинемся мы или нет? – отозвался Сервас. – Ясно одно: нам надо допросить этого Делакруа. И отыскать типа по имени Валек.

Они вышли из дома. Дождь кончился, и мокрые улицы блестели, как начищенные монеты; мимо с плеском проезжали машины.

– В любом случае этот Ренн, с его таким ухоженным и безупречным видом, с его анекдотами и всякими историями о про́клятых фильмах может стать для нас полезным, – прокомментировал Пьерра.

– А я думаю, что все это не более чем слухи и байки для подростков, – подколол его Эсперандье.

Пьерра ухмыльнулся и достал сигарету.

– Туше́, сдаюсь. – Вы и правда думаете, что ваше убийство имеет какое-то отношение к этим фильмам?

Сервас уже собрался ответить, но в это время у него в кармане брюк завибрировал телефон. Он достал его и вздохнул. Звонил Эрвелен.

33

В восьмистах километрах к югу отец Эйенга ставил свой «Вольво» на площади Брейля в маленьком городке Акс-ле-Терм у подножия гор. Священник сразу направился в больничный центр. После самоубийства Кеннета Цорна он решил во что бы то ни стало добиться объяснений у Маттиаса Ложье. Святой отец хотел знать, что означало странное послание, оставленное на электронном ключе и возымевшее такое воздействие на продюсера.

Он снова увидел замок на острове, беспокойное море, и спросил себя, действительно ли все происходило на самом деле. Помимо того факта, что Кеннет Цорн бросился с башни замка, который, скорее всего, сам и поджег, существовали еще и странные слова, которые он произнес, и название «Алгол», написанное на борту лодки, и, наконец, заявление: «Я видел ад, отец мой. Я и сам уже в аду…»

Эйенге нужны были ответы. Беспокойство, как разъедающая все кислота, грызло ему желудок. И пастилка «Ренни», которую он сжевал тридцать минут назад, облегчения не принесла.

У входа святой отец поздоровался с Исабель. Здесь все его знали, и он знал всех. К тому же его воротничок ни у кого не вызывал сомнения в том, чем он занимается. Эйенга поднялся на второй этаж без лифта и прошел по коридору, пахнущему эфиром и дезинфекцией. А ведь он убеждал директора центра эфирными маслами заглушить эти запахи, которые могли стать фактором стресса для пациентов…

Священник повернул ручку. У него уже была приготовлена фраза, но он так и не произнес ее, застыв на пороге.

Палата была пуста, постель аккуратно заправлена. И никаких следов пребывания пациента. Пахло дезраствором. Отец Эйенга вышел в коридор и направился к посту медсестер.

– А где Маттиас Ложье? – спросил он дежурную сестру.

Она бросила на него беглый взгляд и произнесла:

– Он умер.

Эйенга застыл с разинутым ртом.

– Что с ним произошло?

– Сердце не выдержало. Остановилось около трех часов ночи. Я очень огорчена, отец мой.

Он действительно уловил в ее голосе нотку нерешительности, или это его сознание устраивало ему такие штучки?

– Не случилось ли в эту ночь чего-нибудь необычного? – спросил Эйенга.

– В каком смысле?

Вот, опять нерешительность…

– Вы не сказали мне всего.

Девушка покраснела.

– Простите меня, отец мой, но я… я не уверена, что имею право об этом говорить…

– О чем?

– Идет следствие.

– Следствие? По какому поводу?

– По поводу подозрительной смерти…

Медсестра говорила так тихо, что он попросил повторить.

– Подозрительной смерти. Но только я