тут действительно уже нечего делать. А мы пока с дедом огурцы закатаем, варенье наварим и привезём вам в Москву!»

«Действительно, бабушке и дедушке тоже надо свои дела поделать, – подхватила Маша, не глядя на свекровь, но чувствуя благодарность за её поддержку. – Завтра поедем, решено».

«Хорошо», – согласились все. А Элиза скорчила рожицу, спрыгнула со скамейки и пошла под дождём за дом, чтобы немножко побыть одной.

«Куда ты, дождь же!» – крикнул ей вслед Женя, но та даже не обернулась.

«Оставь её, пусть остынет», – Маша дёрнула мужа за рукав.

«У неё тут компания, вот она и не хочет уезжать», – заговорщическим тоном сказала бабушка Варя.

«А ещё Костик!» – радостно воскликнул Иван.

«Какой Костик? Наш Костик?» – спросила Маша.

«Наш Костик!» – подтвердил Иван.

«Ну, не то что бы Костик прямо наш… – бабушка Варя с упрёком посмотрела на внука. – Ну, да, наш. Просто у них тут несколько ребят, каждый вечер встречаются, гуляют. Элизке это очень нужно, у неё же не так много друзей».

«И что же Костик?» – поинтересовался Женя.

«Да ничего особенного, просто они все вместе ходят в лес», – махнула рукой бабушка Варя. И дедушка Карл молча кивал головой, глядя в серую мглу, и окружающим казалось, что он размышляет о чём-то своём, может, о юности или о войне. А между те, дедушка Карл сидел и думал, что, будь он посильнее и побыстрее, пошёл бы сейчас за дом вместе с Элизкой, кто её ещё утешит, бедную маленькую одинокую девочку, кто ещё, если не он.

* Десять тетрадок в клеточку, десять в линеечку. Все – блёклого зелёного оттенка. Зато странички слегка пожелтели: тетрадки явно уже давно лежали в магазине, и Элизе очень нравилась такая жухлая, будто старинная, бумага. Сзади на каждой тетрадке – клятва пионеров Советского Союза. Огромная редкость – прозрачные полиэтиленовые обложки для тетрадей, Маше и детям всё же удалось купить в канцелярском отделе книжного последние пять штук. Других обложек не было, так что придётся, когда выдадут учебники, заворачивать каждый в серую рыхлую бумагу (в ней было бельё, которое получали из прачечной, теперь эта бумага лежала, аккуратно сложенная, в ящике комода, ожидая второй, третьей… иной жизни) и подписывать, чтобы не перепутать.

«Господи, у меня же обед сейчас закончится!» – воскликнула Маша, посмотрев на часы, и побежала в сторону своего научно-исследовательского института, оставив Элизе и Ивану сумку с тетрадками, ключи от дома и деньги на продукты. Четыре булочки в полиэтиленовой упаковке, двенадцать копеек. Два литра кефира – каждый по тридцать две копейки. Десяток мелких яиц, девяносто копеек. Пачка соли, семь копеек. Потом зайти в соседний дом к бабушке Варе и дедушке Карлу, они уже привезли астры к Первому сентября. И – домой.

А дома – гладильная доска, тугая, плотная, фигурная, вся в пятнах и разводах, напоминающая столетний манекен (такой когда-то был у прабабушки, но той вот уже несколько лет нет, и где все её вещи – неизвестно). Поверх доски Элиза клала байковое одеяльце брата и аккуратно разглаживала белый фартук, пионерский галстук, кружевной воротничок и манжеты. Слишком горячий утюг слегка припёк синтетический галстук, но ничего, это там, сзади, где шея, заметно не будет.

Затем – обед. На первое – кефир с сахаром и свежими булочками из упаковки, на второе – омлет. На третье – чай с лимоном и длинными ванильными сухарями. К вечеру Маша поставила размораживаться курицу, роскошь, конечно, но последний день каникул, надо же, в конце концов, это как-то отметить. Женя должен был прийти пораньше, сегодня вторник, у него не будет учеников. Он обещал принести тортик.

В шесть часов Элиза подожжёт духовку, насыплет на противень пачку соли, разрежет и выпотрошит курицу, давясь от отвращения и стараясь не вдыхать душный аромат птичьих внутренностей, а затем положит вымытое и уже не так тяжело пахнущее куриное тело на соляную гору. Противень на час отправится в духовку, и за этот час соль пропитается жёлтым жиром, а куриная кожа запечётся и станет твёрдой, как вощёная бумага, жареной корочкой. На гарнир Элиза почистит и сварит картошку и достанет с антресоли банку солёных огурцов.

И пока готовился этот ужин в честь уходящего лета, раздался телефонный звонок. В трубке Элиза услышала смутно знакомый голос, как бы издалека, как бы из совсем другого мира, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы узнать своего дачного друга Костика. Тридцать первого августа, в этой кухонной суете, в холодной квартире, при свете московской люстры, и голос, и звонок казались неуместными, неумными, некрасивыми. Костику было совершенно нечего сказать, он мямлил, тянул время, интересовался, готова ли Элиза к Первому сентября. А Элизе хотелось только одного: поскорее закончить этот разговор. Однако Костик, смутно ощущая свою ненужность, не желал вешать трубку, напротив, он вдруг стал настаивать, чтобы она ему что-нибудь рассказала, и она, чувствуя себя одновременно и глупой, и обескураженной, и польщённой, принялась пересказывать ему только что прочитанную «Легенду о Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера.

«…и духи земли сказали Тилю, что ему следует искать семерых…»

На этом эпизоде Костик внезапно оборвал Элизу.

«А у нас, говорят, будет новая классная», – внезапно заявил он, и Элиза мгновенно вспомнила, почему знала с самого начала, что не влюблена в него и что то волнение, которое она испытывала в лесу, возле костра, было особенным и личным её переживанием, вероятно порождённым ростом её тела, изменением его форм, оттенков и запахов. Костик действительно был из другого мира, он просто не видел её, не слышал, не понимал. Она никогда бы не могла любить такого человека.

Аккуратно взяв телефон, Элиза тихонько пробралась в прихожую, открыла входную дверь. И резко позвонила в свой собственный звонок. Из детской почти тут же вылетел ничего не подозревавший Иван и восторженно завопил: «Элизка, кто-то пришёл!» И Элиза, тихонько прикрывая входную дверь и делая знак Ивану, чтобы тот молчал, громко сказала Костику: «К нам пришли гости, я больше не могу говорить! Пока!» И с невиданным облегчением повесила трубку.

В тот вечер на ужин действительно пришли гости. Вернее, гость. Это был Эдик, Эдуардмитрич, он неожиданно заехал к Жене и Маше с привычным букетом из пяти тёмно-красных гвоздик и бутылкой коньяка.

«У вас уже есть букет на завтра?» – весело спросил он Машу, протягивая ей гвоздики, и Маша с благодарностью приняла цветы, а Женя с благодарностью принял коньяк.

«Хороший человек – к столу», – провозгласил Женя и указал на кухню, где готовился маленький пир. Эдик немножко помялся