на маминой дупатте, в ее одежде качалось что-то вытянутое.

– Отведи их к Тензинам, – крикнул он тете.

Тензинами звали соседей-тибетцев: мужа и жену. В общине изгнанников, жертв Тибетского восстания, мальчиков и девочек называли одним и тем же именем четырнадцатого Далай-ламы. Тетя схватила их и потащила.

– А где мама? Где мама? – закричали сестры.

– Мама ушла.

– Когда она придет? Куда она пошла?

– Девочки, она совсем ушла.

Образ матери

Девочки не могли понять связи между уходом мамы, красивой и нежной, с тонкими руками медного цвета, и зеленой тряпичной куклой на потолке.

– Тогда ты будешь моей мамой, а я буду твоей мамой.

Обещание получалось выполнять только у Нандины Чан. Чандина Нан почти всегда была дочкой, кроме случая с любовным джихадом, пожалуй.

Вот и сейчас Нандина уже подмела пол, поставила вариться чай в кастрюле и загрузила стиральную машину. Она сидела на красном диване с лакированными подлокотниками, который привез дядя из квартиры умерших родственников. Стиральная машина гудела и стучала об пол.

– Он ответил, – сказала Нандина, потрясла в руке телефоном сестры, – он приедет и поможет нам. Я сказала: «Слушай, братец, вспомни стыд, ты сам сын женщины».

Чандина рухнула на диван. Широкая спина дернулась, изгибы позвонков выступили под футболкой, разноцветные косички зашевелились как живые. Голова, обритая на висках и затылке, казалась болезненной.

– Мы все сделаем, сделаем, – сказала сестра. – На, переоденься в приличное.

Нандина дала сестре пакет с хлопковым летним сари с красно-синими размытыми линиями, похожими на смешанные крови. Она оставалась спокойной и уверенной, как будто имела многолетний опыт решения разных проблем. Аккуратная, с гладкими волосами, вставленными в круглый шиньон, в белом камизе с синим узором, в тонких красных шальварах, узких у икры.

Нандина Чан исполняла долг матери без перерыва, хранила образ матери самой собой. Она перепечатала на компьютере и поправила рукопись о Шахе Зафаре, которую считала полностью материнской. Отослала в издательства Дели, и рукопись взяли. Книга получилась лирической и печальной. Все в доме гордились Нандиной Чан, говорили: «Наша Нандина, такая умница, такая яркая луна! Разрушает мужские бастионы». Теперь она писала книгу о Лакшми Баи, героине сипайского восстания.

Чандину Нан убрали подальше от глаз из-за ее вида: прически, коротких шорт и маек, пугающих голубых линз. Из-за того, что она пела в баре, а «по дхабам поют только доступные девицы». С ней ругались, приказывали одеться, но она говорила:

– Внешний вид – это мое право.

– Нет, это не твое право, это право твоего отца, – говорил папа. – Есть нормальная одежда, а не три рваные полоски.

Сын женщины

Он остановился у двери, перечитал все оскорбления и бодро постучал. Он, как и Нандина, нарядился будто на особенную пуджу: белая рубашка, голубые джинсы, часы с разными стрелками и окошками.

– Как же вы похожи, разница только в линзах, – сказал он, смотря на Нандину.

– Конечно, мы же родные сестры.

– А кто старше?

– Никто не помнит, никто не разбирался. Все были в шоке: сразу две девочки.

– А у вас такое было в роду? Говорят, такие вещи повторяются.

– Да, у нашей прапрабабушки, ее называли Мамаджи, была сестра.

– А как звали сестру?

– Этого никто не помнит.

Они беседовали при Чандине, как мать и доктор разговаривают при больном ребенке. Чандина узнавала его любопытство, открытость к людям. Она хотела развернуть его к себе, отнять у сестры и владеть его словами единолично.

– Вообще-то немая сестра и была нашей настоящей прапрабабушкой, ведь прадедушка Яшу ее сын, а наш дедушка Бабу Кунвар сын Яшу. Яшу принес его в чемодане из Бирмы. – Чандина сказала это и поняла, что получилось путано, неинтересно. У нее дрогнула нижняя губа, по гипнотическому лицу пробежала судорога.

Любовь преданно смотрела из-за лакированных подлокотников старого дивана. Он не замечал. Он никогда бы не пришел, если бы не угрозы сестры. Чандина хотела целовать его короткие пальцы.

Они спустились во двор, горячий воздух надавил на них многоэтажной тяжестью. Гул двора проталкивался через этот воздух. Сели в машину. «Сегодня на своей, а не на папиной», – подумала Чандина. Ее посадили сзади, как никчемного ребенка, а сами продолжили свою изящную беседу.

Чандине захотелось спорить, крикнуть, чтоб остановили, что она никуда не поедет и без них разберется и что пошли бы они оба. Но она понимала, что это глупо, надо ехать и терпеть унижение. Она отвернулась в окно к обезьяньим семьям на пыльных тротуарах, к сумрачным зарослям, равнодушным к городу.

– А почему вас так назвали? Это фамилия, что ли? – Он спрашивал сестру, хотя Чандина рассказывала ему. Это было в парке у фонтана в форме змеи, вода в котором журчала ласково. Они ходили мимо широких газонов, уходящих за горизонт, а ей казалось, любовь никогда не закончится.

– Нет, у нас фамилия Чандраванши. – Нандина удивилась, что он не знает, и оглянулась на сестру. – Дядюшка придумал, сократил и перевернул. Такие домашние имена, чтоб всех еще больше запутать.

Он посмеялся вежливо. Сестра пошарила в сумке, черной и слишком жаркой для лета. Повернулась:

– Надень мангалсутру.

Чандина надела. Как же она мечтала получить мангалсутру от него. В первый раз она подумала об этом в номере, в Джайпуре, где они сначала смотрели фильм по телевизору, а потом он сказал:

– Вообще не вижу в этом проблемы. Я всегда спокойно отношусь к своим потребностям.

Чандина думала, что уедет с ним в Канаду. Они будут счастливы каждый день. Там сложится ее карьера, для тех мест ее голос зазвучит необычно. Не нужно будет выступать в ресторанах и отелях, где ее пение оттиснуто шумом к стене. Он сказал тогда:

– Все будет нормально.

Потом уехал в Варкалу на серфинг, выкладывал видео с океаном и не отвечал на звонки. Потом наконец перезвонил:

– Извини, но ведь я ничего не обещал.

Зато сестра обещала быть ей матерью. Она ему оставила сто тысяч голосовых:

– Слушай, братец, вспомни стыд. Мы не такие дуры, в полицию пойдем, они там возьмут анализ. Ты в тюрьму хочешь? Ты вроде собирался в эмиграцию?

Темные очки

Ехали долго, до самого Гургаона[70]. Он останавливался, сверял по карте маршрут, и навигатор разговаривал, как четвертый человек.

– Ты где нашел это место? – спросила Нандина.

– Записался через приложение.

Как на металлической лодке, проплыли руслом проспектов, между стеклянными коробками зданий. Чандина обрадовалась: место хотя бы будет современным. Но нет, он повел автомобиль под эстакаду метро, в старые кварталы. «Никогда он не оплатит хорошее, лишь бы закончить,