– Из ячменной муки, дорогая. – Он обнял ее, как ребенка, поцеловал косички на голове. Любовь лежала в растрепанном гнезде кровати, раскинув руки.

Золотистый след этой любви еще витал в кабинете, потому врач растерялся и сказал:

– Вас можно поздравить?

Оказалось, что очередь из счастливых и несчастных женщин ведет в один кабинет, только входы разные, поэтому доктор легко мог спутать. Потом он пробормотал: «Ох, извините» и сказал, что хватит пока и таблеток. Было стыдно, но быстро.

Он заплатил, Чандина послушно положила таблетку на язык, и уехали. По дороге Чандина приняла еще три таблетки. Ее гипнотическое личико с пухлыми губами и бриллиантово-голубыми линзами стало как у утопленницы. Из-за ярких линз кожа мягких щек казалась желтоватой.

Он высадил сестер на Толстой-марг. Было уже поздно, в зданиях светились лестничные пролеты и несколько широких окон контор, там офис-бои убирали столы.

– Ну вот, все позади, скоро сможешь выступать, – сказал он добродушно.

Сестры пошли, как две крестьянки среди скал идут в далекое селение. В щели между домами, где жили собаки, отравленный жарой воздух стал разрывать Чандину на части, ударяться в спину, бить в ноги. Собаки вышли к ней, отряхиваясь от сна. Посмотрели обеспокоенно и удивились, что она не почесала им голову.

Стыд

Старшая невестка с мужем совсем перестали выходить. Даже ели у себя в комнате. Садились на полу под окном, то и дело поднимали головы, смотрели на улицу. Хотя ничего там не случалось: тропинки вились мимо лачуг к Ямуне, у воды щипали траву як с теленком.

Старшей невестке с мужем между собой было стыдно. Иногда нежность разрывала мучительную полиэтиленовую пленку, и кто-нибудь говорил:

– Вкусно?

– Да, очень вкусно!

Свекровь и младшая невестка не любили, когда старшая приходит на кухню, потому что ее руки могли подмешать в еду несчастье. Но женщины всегда говорили о ней, думали, как поступить.

– Кто знал, что нам подсунули курицу, которая не несет яйца. Мы взяли вас обеих без приданого, потому что вы хорошие девочки, из хороших семей, и теперь такие неприятности.

– Мама, ничего стыдного нет в том, чтоб найти еще одну жену. Пусть едет к родителям, раз она такая, почему я должна рожать за всех.

– Да, ты у нас королева, что и говорить, подарила нам четверых внуков. Видно, боги льют в один сосуд, опустошая другой, – журчала свекровь.

– Соседи говорят, еще порошок из рога яка помогает.

Они продолжали уже без удовольствия. Разговор этот был замусолен, как лист бетеля во рту кули.

– Столько молитв, столько хождений по храмам, а боги закрыли уши соломой.

Разговоры таяли, когда она подходила за веником или тряпкой. Она работала вместе со служанкой, чтоб хоть в чем-то быть полезной в доме. Соседи и домашние забыли ее имя и звали за глаза баанж[73].

Баанж, баанж. Это слово кружилось в мусоре на дороге, им играли собаки, в него бросали камешки дети. От этого слова сжимались плечи.

– Вкусно? – спрашивал муж в их маленькой одинокой комнате, словно подвешенной на тонкой нитке к небу.

– Да, очень вкусно!

– Как история о Шахе Зафаре, продвигается?

– Да, я сейчас читаю его стихи, чтоб понять его сердце.

– И что ты запомнила?

– Я запомнила такие слова: «Моя корона – чаша для милостыни и предательства»; «Ты сделал меня бедным, пригодным только для просеивания пыли».

– Какие безрадостные цитаты.

– Да, потому что грустно быть последним императором моголов.

Над Ямуной парили луни, хватали клювами куски рыхлого неба. Они не знали, как теперь возвращать посуду в кухню: вместе спуститься или по отдельности.

– Я отнесу.

– Давай лучше я отнесу.

Внизу она снова слышала через голографический шум телевизора:

– Баанж опять понесла посуду, только и могут, что вместе есть.

Ночь в Дели

Тайные любовники вы спите, обнявшись, на самом краю кровати. На сайте отеля было написано: «дружелюбен к парам», вот вы и пришли. На стекле видны ваши имена, написанные пальцем. Утром вы покинете эту комнату и одновременно навсегда останетесь в ней. Тени влюбленных мира вечно живут в гостиничных номерах. Не угасает страсть в городах, выстроенных в памяти. Вы спите, а вокруг комнаты – бездна, иной потаенный мир, которым становится Дели после заката.

Яркие огни над зданием парламента беспомощны против глубины этой ночи. Дымная коричневатая темнота течет по старым кварталам. Горят костры в трущобах под мостами, трепещет ветошь. Человечий дом построен, как гнездо, в опоре линии электропередачи. Кто-то забрался в него, крепко зажмурил глаза, закрыл руками уши.

Крик девушки тонет в густых зарослях, клубящихся в бесконечность. Острая звезда бежит за рикшей, умоляет о помощи. Будет ли исход у боли? Будет ли исход, даже если бестелесные наши сущности скручивает в петли? Где конец и где же было начало?

Консьерж сидит в темном дворе, смотрит на желтую точку окна на исполинской стене. Он слышит шорох такси в переулке, от которого просыпаются и лениво лают собаки.

Подъехал молодой мужчина.

– Вы куда? Ночь уже.

– Я к двоюродным сестрам.

– Какой стыд для нашего комплекса, – бормочет консьерж.

Мужчина ступает по дну кондоминиума. Завтра на работу, держать бы голову ясной. Но дааяны пишут свои сообщения, разрывают телефон на клочки, они звонят. Конечно, он тоже виноват, поступил непредусмотрительно. Глупо теперь, когда с отъездом в Канаду уже решено, когда папа приложил столько усилий, потратил столько денег на агентов, на визу.

Он оставил дома вместо себя на кровати джинсовую куртку и гитару, накрыл одеялом. Крался, чтобы не услышали родители. За балконом гудела ночная магистраль, шторы в гостиной наполнились ветром. «Сестры-дааяны, – подумал он в который раз, – так подставляют меня. А не поехать, позвонят в полицию, сделают справки. Будет страшный скандал». Он очень аккуратно и медленно открыл дверь в подъезд, где мы висели с отяжелевшими от горя телами.

Желтый свет

Любовь живет и плавает по реке боли. Чандина то заползает на красный диван, то скатывается вниз. Она прижимается лбом к полу, обхватывает себя руками. Надеется, он приедет, может быть, сердце дрогнет, и он останется с ней.

Ужасный воздух внизу живота разросся шипами, куда ни ляг, как ни тужься, он не выходит, да это и не воздух, а кровь, настолько острая и густая, что ее не протолкнуть. Квартирка – маленький колодец, вырытый в темноте. Желтый свет щиплет глаза, окрашивает диван и голые стены, узкую кухню без двери, где Нандина кипятит воду для грелки.

Человек на соседнем балконе говорит громко, будто пребывает