– Эй, дядя, потише, – выглядывает в окно кухни Нандина, – голова уже болит.

– А я всегда думал, у таких, как вы, болит что-то другое, – отвечает сосед, но заходит к себе. Ночной город порождает непрерывный звук, густой и величественный.

Дверь не заперта, чтоб соседи не услышали, когда он придет. «Бывший» – слово напоминает оскорбления на стене, «чамак чало», «бхенчот». Гудит лифт, он заходит и видит Чандину на полу, свернувшуюся калачиком: новорожденный щенок на дне картонной коробки.

– Где у вас одеяло?

– Возьми в шкафу.

Он укрывает ее, садится рядом на пол, гладит по плечам, по спине. Она слабо улыбается: какое счастье, любую боль можно терпеть ради этого.

– Яд, а не таблетки, – обиженно говорит он Нандине. – Заплатили шесть тысяч рупий плюс четыреста за консультацию. Многие врачи просто выписывают рецепт, и это стоит пятьсот рупий. Но наш врач так не сделал. Ну а кто бы отказался заработать?

Судороги сотрясают Чандину. Сестра приходит с грелкой.

– Мне нужно в комнату для мытья, – говорит Чандина сухими губами.

Ей стыдно сказать при нем слово «туалет». Они отводят ее, некрасиво согнутую. Гипнотическое лицо искажено и еще сильней похоже на рыбье. Но даже теперь на него хочется смотреть: оно некрасиво в боли, оно завораживает.

Они с Нандиной остаются возле двери и стоят, поглядывая друг на друга. Эти взгляды притворно многозначительны.

Живот и бедра Чандины разрывает от толчков колючей крови, но она счастлива от его близости, от этой тайной ночи, которую они проводят вместе. Любви все равно, что происходит.

В туалете свет зеленоватый, а в узком окне остановилась тьма, жирная, как масло. Крови столько, что она окрашивает стенки унитаза. Чандина вскрикивает, потому что видит полупрозрачную кожу, крошечные пальцы. Фиолетовые перламутровые веки распахнуты, и черные глаза смотрят со дна чаши.

Незнакомец

Чандина застонала уже не от боли, а от мгновенной гибели всего светлого, что было в ней. От жалости к маленькому незнакомцу, которого она не смогла защитить, и от шрама, который никогда не заживет. Ее вырвало на пластиковое фиолетовое ведро, на кафельный пол.

Они оба вошли, и Нандина закрыла рот рукой:

– Нам ведь врач ничего подобного не говорил. Нет, он не сказал, что так будет. Даже в интернете не было так написано. Нажми, пожалуйста, – сказала Нандина. Он нажал смыв, покачиваясь от стрелы, выпущенной из узкого окна демонами-ракшасами.

Сестра умыла Чандину, сказала прополоскать рот. У нее бешено стучали зубы. Он отвел ее на диван, подул на опухшие от слез глаза, приподнял большое опустевшее тело, начал укачивать, как ребенка. Даже поцеловал ее косички, чувствуя, как от головы несет. Потом Чандина уснула, и он накрыл ее одеялом.

Нандина сделала ему чай. В глазах у обоих пульсировало безобразное лицо зародыша на дне кровавой чаши.

– Ужасно, – сказала Нандина, – чертов кошмар, я не знаю, как мы забудем. Никогда никому не будем про это говорить.

Он кивнул и вызвал такси, голова шла кругом. Он вышел на лестницу, любовь приподнялась на слабых руках и поползла за ним. Она пыталась что-то сказать, но рот ее был заштопан. Тихий шорох уходящей ночи заглушил слабый стон. Он вызвал лифт, любовь медленно ползла, оставляя за собой прозрачный липкий след. Лифт подъехал, дверь закрылась перед бесцветными глазами любви.

Он вышел на улицу, любовь смотрела из-за решетки окна на лестнице. Соскальзывая на пол от слабости. Прозрачный альбинос в утреннем свечении.

Консьерж пробормотал ему вслед:

– Всю ночь провел в паскудной квартире. Раньше были старосты кварталов, такие дела бы так просто не прошли.

Над самой дорогой в коричневом мареве загорелась горячая небесная плоть. Он подумал, что в этой ночи, кроме отвратительного, случилось и тонкое неуловимое, оно связало его с сестрами навечно, сделало родными. Он понял, что очень любит Чандину, как любил тогда, в Джайпуре, куда они сбежали на сутки, наврав, что едут в командировку. Но думать об этом дальше не имело смысла: отец столько для него сделал, вывернул наизнанку столицу ради его карьеры.

Любовь поискала его глазами, с мольбой посмотрела на крыши, на белый выступ Коннот-плейс, видный с лестничной площадки, и рухнула на пол подъезда. Стены домов на Толстой-марг окрасились солнцем.

Он вернулся домой, родители спали в своей комнате. Всюду стоял теплый шафранный свет. Цветы на маленьком балконе отбрасывали тени на блестящий пол. Он мгновенно уснул на чистой узкой кровати. Потом проснулся, заблокировал номера обеих сестер и снова провалился в сон.

Дядюшка Аситваран

Щенки удались в мать – настоящие полярные медвежата. Белая собака прятала их в зарослях между домами, но щенки выползали и неуклюже ковыляли по земле, усыпанной цветами и листьями. Чандина принесла им молоко, когда новые схватки железным кольцом сжали живот. Из-под коротких шорт потекло по ногам.

Таблетки не помогли до конца, внутри плавали клочки, обжигая напряженную матку. Она потащила себя домой. Лифт никак не приезжал. Тогда она поднялась на лифте для слуг, в котором не выветрилось зловоние от мусора, позвонила в Маджну-Ка-Тиллу на домашний телефон. Сестра тут же приехала.

Снова Чандина ползала возле красного дивана. Нандина взяла ее телефон, звонила ему, бывшему, абонент был недоступен. Она звонила доктору. В клинике ответил полицейский и сказал, что доктор арестован за аборты по признаку пола. У Нандины сдавали нервы, но она не показывала этого сестре. Она обещала быть матерью и держала обещание. Выходила в подъезд, клялась Чандине, что дозвонится, плакала, выкуривала сигарету и возвращалась как ни в чем не бывало. Когда поняла, что трубку не возьмут нигде и никогда, то позвонила дяде, брату отца, который всегда их любил и называл: «Мои светлячки, мои павлины».

Она рассказала ему все, рыдая в трубку. Через минуту деньги были на ее карточке, через час дядя вез их на УЗИ.

– Я убью его, кожу сниму на глазах его матери. Будь моя воля, никогда не отпустил бы тебя из дома. Родная моя, попала в такую беду.

– Я думала, ты будешь меня ругать.

– Ты просто моя маленькая девочка, мой светлячок. Мы все ошибаемся в жизни, а ты осталась совсем одна. Это наша общая вина. Но вы должны были мне рассказать сразу, не заниматься всем этим. Это очень опасно. А теперь говорите, где живет этот ублюдок? Я уничтожу его вместе с семьей! Его мертвые будут рады, что умерли.

– Мы не знаем, – сказала Нандина, ей, как в детстве, захотелось упасть в надежные дядины руки, забраться к нему