Кабинет оказался в замусоренной подворотне, в тесном жилом квартале. Перед тем как выйти из машины, они все надели темные очки.

Внутри было чисто, холодно от кондиционера. Сначала зашли не в ту дверь: там сидели лучезарные, пышные женщины со своими мужьями, свекровями или мамами. Он сказал:

– Немного не туда.

Они повернули за угол в проулок и вошли с другой стороны в этот же узкий дом. Женщины сидели тихие, виноватые. Мужчин с ними не было.

Он страдальчески осмотрел кабинет.

– Я в машине пока подожду, – он говорил только Нандине.

– Давай тогда твою карточку и паспорт, – сказала Нандина.

Невыносимое уныние сделало его лицо детским, он отдал.

– Еще ключи от машины, – сказала Нандина. Он бросил ей на ладонь с раздражением.

– Семья дааянов, – пробормотал он.

Все оказалось под угрозой: пять лет в офисе, когда ночь и день слились, а он только падал в наэлектризованный сон, вставал и снова работал; годы учебы в колледже информационных технологий Индрапрастхи, за которые платил отец. Он думал, что так бывает только в сериалах.

Что его занесло тогда на Коннот-плейс? Он работал допоздна, прописывал алгоритм размером с эпос «Рамаяна», хотел дать отдых глазам, выпить чаю. Он был уверен, что работа уничтожила в нем способность чувствовать.

Он сел у стойки, из глубины зала плыл голос, в нем было приятное журчание полуденных рыночных рядов, на которых торгуют серебром. Девушка пела в классическом стиле хиндустани, что никак не вязалось с баром. Для тех, кто не понимал, это был однообразный поток звуков. Но он знал нотную грамоту и слышал искусное переплетение тонов. Он всегда любил музыку и хотел бы заниматься только ею, играть на разных инструментах, но это было, конечно, невозможно. Ему стало жаль, что в этом баре не способны понять технического совершенства ее пения.

Потом и она подошла, и ей тоже дали чаю.

– Тебе надо пойти на «Индийский идол»[71], – пошутил он и тут же скрыл улыбку, потому что всегда стеснялся чуть неровных, набегающих друг на друга зубов.

– А я подавала заявку, но ответ еще не пришел.

Его удивила простота слов. Несовпадение скромности реплики и откровенного вида. Так не вяжутся переливающиеся огни дискотек и храмовые лампады. Он старался не смотреть прямо на открытые ноги, широкие бедра, которые хотелось трогать, гипнотическое рыбье лицо.

– Смотри, только ты и я пьем здесь чай, – сказал он. Остальные тянули алкоголь.

Ее веки опустились и взлетели, как фиолетовые бабочки, которые бьются в ночные фонари, зажженные вдоль автомагистралей.

Тени батраков

Очередь застыла в вязком страдании. Охлажденное кондиционером время не двигалось, и, чтобы поторопить минуты, девушка рядом заговорила:

– Это бойфренд, да? – Она кивнула в сторону стеклянной двери, где он сидел в машине.

– Ее бывший бойфренд, – сказала Нандина, длинно смакуя слово «бывший». – Я его позвала, пусть платит.

– А мой парень не пришел. Когда я ему сказала, он сделал вид, что обрадовался. А на самом деле испугался. Ну, мы сказали родителям, было столько драмы, полиция, крики. Все соседи пришли посмотреть. Мой папа дал пощечину отцу парня. Я поняла, что лучше мне прийти сюда и закончить этот ад.

Женщины будто ждали, что невидимая сила позволит им говорить.

– А ко мне никто не подходит в школе, – сказала тонко девочка, крошечная, словно только из колыбели. – Праздновали свадьбу кузена в отеле. Ну и один родственник меня обманул, уговорил подняться в комнаты.

Она заплакала.

– Я ничего не знала об этом. Теперь мои родители заставляют его жениться на мне и отправили меня сюда. А мне нужно готовиться к экзаменам! Я просто хочу учиться.

– Нам повезло, мы живем в столице, – сказала другая женщина, красивая, лет сорока. – Вот я вам расскажу, школьницей я ездила в деревню, так там ужас. Никогда не забуду. Это здесь касты не играют роли, а тогда, в восьмидесятых, бабушка просила батраков не бросать на нее тени. Бедняги проверяли солнце, не знали, как выстроиться перед ней, чтоб послушать приказы. У одного из этих батраков было две дочери. И с одной случилось это несчастье. Кто виноват, до сих пор загадка. Столько лет прошло, а старики все еще обсуждают подозреваемых. Девочку отвели к местному знахарю, ну и тот натворил дел с помощью палки, смазанной ядом. До сих пор помню ее, завернутую в матрас, на земляном полу.

Другая женщина, с лицом, закрытым розовой тканью, сказала:

– В моем детстве такие дела заканчивались большим горем. В классе у нас училась красавица. Парень из соседней школы для мальчиков влюбился в нее, а потом бросил. Он испугался, оставил ее одну решать проблему. Она так его любила, куда ей было идти бедной? Она заплатила за комнату в дешевой гостинице и покончила с жизнью. Так-то. А парень убежал из города, полиция схватила его отца-учителя и несколько дней держала в участке.

– Сестры, зачем мы говорим об этом, и без того скверно.

Коридор опять погрузился в молчание. Холодный воздух остужал внутри Чандины маленького незнакомца. Она закрыла живот руками, чтобы защитить его от холода. Посмотрела в стеклянную дверь: тот, с кем она хотела провести жизнь, сидел в своей машине среди раскаленного лета и стучал пальцами по рулю в такт музыке.

Голос кабадивалы

Нандина осталась ждать в пещерном холоде коридора. А они вдвоем вошли в кабинет. Когда-то они любили друг друга, в короткий миг, открытый солнцу и луне, как дикий цветок. В ту единственную ночь из окна комнаты в Джайпуре был виден Сатурн. Он так быстро снял ей одежду и расстегнул ее лифчик, что она догадалась: у него раньше кто-то был. Ее ранила ревность, острая, как луч звезды.

Он ее поднял и понес к кровати, и нести ему было тяжело. Она почувствовала себя огромной, не такой, как изящные девушки в фильмах, которых кружат на одной ладони. Бедра раскрылись, и она удивилась другому человеку, движущемуся в плотном, тугом пространстве, которое всегда было только ее.

Утром кабадивала катил под балконом тележку и кричал, чтоб люди сдавали металлолом. А он стоял перед зеркалом без футболки, смотрел на себя и говорил:

– В моем детстве, когда я оставался у бабушки в Пахаргандже,[72] такой же кабадивала будил всю улицу по утрам, и еще молочник.

– Я росла в Маджну-Ка-Тилле, там тихо по утрам, монахи читают мантры, пахнет их тибетским хлебом, балепом. Это такой быстрый хлеб, как наан, только из