Сначала это смущающее, феерическое видение вызвало у Ральфанеподдельный ужас, но вскоре страх уступил место восхищению, благоговению ипросто интересу. Какое красивое и захватывающее зрелище! «Но это не реально, —предупредил он себя. — Не забывай, Ральф. На самом деле ничего подобного несуществует». Он пообещал себе, что попытается не забыть. Но предостерегающийголос казался таким далеким… Теперь он заметил кое-что еще: от головы каждого,кого он видел, вверх поднималась прозрачная яркость. Наподобие шелковойленточки или полоски яркой гофрированной бумаги, она, вспыхнув, уходила вверх,пока не исчезала из вида. У некоторых людей точка исчезновения находилась впяти футах над головой, у других же длина этого струящегося потока достигаладесяти и даже пятнадцати футов. В большинстве случаев свет этой яркойвосходящей линии гармонировал с оттенками всей ауры — ярко-белый у рассыльного,серо-зеленый у дамы, шедшей рядом с парнишкой, — но было и несколькопоразительных исключений. Ральф увидел ржаво-красный поток, исходящий из головымужчины средних лет, окруженного темно-синей аурой, а у женщины со светло-серойаурой восходящий поток был поразительного (но и несколько настораживающего)цвета фуксии. В некоторых случаях — их было не так уж много, всего два или три,— восходящие струйки были почти черными. Ральфу это не понравилось, и онзаметил, что люди, которым принадлежали эти «веревочки от воздушного шарика»(именно так он тут же мысленно окрестил их), не выглядели здоровыми.

«Конечно, они больны. Эти „веревочки“ являются индикаторамиздоровья… И болезни в некоторых случаях».

«Ральф, — обеспокоился другой голос, — на самом деле ты невидишь этих вещей, договорились? Мне не хочется быть занудой, но…»

Но возможно ли, что все происходящее на самом деле реально?

Может быть, постоянное недосыпание, усиленное влияниемосознанных, последовательных снов, сыграло с ним невероятную шутку, даввозможность заглянуть в некое иное измерение, не доступное обычному восприятию?«Оставь это, Ральф, и притом немедленно. Это самое лучшее, что можно сделать,иначе ты рискуешь оказаться в одной лодке с беднягой Эдом Дипно». Мысль об Эденатолкнула на неясную ассоциацию — что-то, сказанное Эдом в тот день, когда егоарестовали за избиение жены, — но прежде, чем Ральф смог вспомнить, почти прямов его левое ухо детский голос произнес:

— Мам? Мама? А ты купишь мне ореховое мороженое?

— Посмотрим. Мимо Ральфа прошла молодая женщина, держа заруку мальчика лет четырех-пяти. Она двигалась в «конверте» ослепительно белогосияния.

«Веревочка», уходящая вверх от ее светлых волос, также былабелой и очень широкой — она скорее напоминала ленту, которой обычноперевязывают коробку с подарком, — поднималась на высоту более двадцати футов ипри каждом шаге женщины несколько отклонялась назад. Это вызвало в сознанииРальфа ассоциации со свадьбой — фата, шлейф, газовое подвенечное платье.

Аура ее сына была здорового темно-голубого цвета на гранифиолетового, и когда эта пара прошествовала мимо, Ральф увидел изумительнуювещь.

Завитки ауры поднимались также и от их переплетенных рук:белые от ладони женщины и темно-голубые от ручонки малыша. По меревозникновения они переплетались в поросячьи хвостики, затем бледнели иисчезали. «Мать-и-сын, мать-и-сын», — подумал Ральф. Было что-то до простотысимволическое в этих связанных завитках, оплетающих друг друга наподобиежимолости, обвивающей садовую ограду. Их вид вселил радость в сердце Ральфа —банально, но именно так он себя чувствовал.

«Мать-и-сын, белый-синий, мать-и…»

— Мама, а куда смотрит этот дядя?

Блондинка мельком взглянула на Ральфа, но он успел заметить,как, сжавшись, подобрались ее губы, прежде чем она отвернулась. Но что болееважно, сверкающая аура, окружающая женщину, внезапно потемнела, сузилась, по ееполю заплясали спирали темно-красного цвета.

«Это цвет испуга, — подумал Ральф, — или, возможно, гнева».

— Я не знаю, Тим. Пойдем, перестань болтать. — Женщинаускорила шаг, потянув за собой сынишку, ее собранные в конский хвост волосыподпрыгивали в такт шагам, оставляя в воздухе прозрачно-серый, в красноватыхпрожилках след. «Словно дуги, которые „дворники“ иногда оставляют на лобовомстекле автомобиля», — подумал Ральф.

— Мам, дай передохнуть! Не тяни меня! — Малыш был вынужденперейти на рысь, чтобы поспевать за матерью.

«Это моя ошибка», — Ральф мысленно увидел себя глазамимолодой мамаши: старик с измученным лицом и набрякшими мешками под глазами.Стоит — опирается — на почтовый ящик возле аптеки и таращится на нее и малышатак, будто они самое удивительное видение в мире.

«Чем вы, собственно, и являетесь, мэм, — если бы вы толькознали». Ей он наверняка показался проходимцем. Ему необходимо избавиться отвсего этого. Реальность или галлюцинации, не важно — он просто обязан покончитьс подобными вещами. Если он этого не сделает, кто-то другой вызовет либополицию, либо верзилу со смирительной рубашкой. Судя по всему, эта хорошенькаямамаша может позвонить из первого попавшегося телефона. Ральф задался быловопросом, как человеку отделаться от того, что происходит только в его восприятии,когда осознал, что все уже прошло.

Физический феномен или сенсорная галлюцинация, но все простоисчезло, пока Ральф размышлял, как он выглядит в глазах юной женщины. Деньснова вернул себе прежнее спокойное свечение бабьего лета, чудесное, но уже нетакое захватывающее и всеобъемлющее сияние. Снующие вокруг люди вновь сталилюдьми: никаких аур, никаких «веревочек», никаких фейерверков. Просто люди,спешащие за зеленью к обеду или за последними летними снимками в фотоательелибо идущие выпить чашечку кофе в ближайшем баре. Некоторые из них, возможно,даже нырнут в прохладу «Райт-Эйд», чтобы купить упаковку презервативов или —спаси и сохрани, Господи, — снотворного.

Обычные, ничем не примечательные жители Дерри, спешащие посвоим обычным, ничем не примечательным делам.

Ральф с облегчением перевел дух. Облегчение действительнопришло, но не такое, как он ожидал. Он не испытал ощущения, будто только чтоотошел от обрыва, за которым его поджидало сумасшествие, — чувства, что оннаходился на краю какой-либо пропасти, вообще не было. И все же Ральф отличнопонимал, что не сможет жить долго в таком ярком и чудесном мире, сохраняятрезвость ума; это все равно что испытывать оргазм, длящийся часами.

Возможно, гениальные творческие личности и переживают что-топодобное, но это не для него; от слишком высокого напряжения у него могутперегореть все предохранители, а когда появится верзила со смирительнойрубашкой, чтобы, сделав укол, забрать его в психушку, вполне вероятно, чтоРальф будет только рад этому.

Наиболее охотно осознаваемой эмоцией в данный момент быловсе-таки не облегчение, а приятная меланхолия, которую он, будучи совсеммолодым, иногда испытывал после занятий любовью. Эта меланхолия, не глубокая,но широкая, заполняла, казалось, все пустоты его тела и разума так отступающийпаводок заполняет плодородную пашню. Ральф раздумывал, повторятся ли сноватакие тревожащие, но столь восхитительные моменты Богоявления. Он считал, чтошансы у него есть… По крайней мере, до следующего месяца, когда Джеймс Рой Хонгвоткнет в него свои иглы или Энтони Форбес начнет раскачивать, как маятник,золотые часы у него перед глазами, говоря, что Ральф… Хочет… Спать. Вполневозможно, что ни Хонгу, ни Форбесу не удастся излечить его бессонницу, но еслиодному из них повезет, Ральф больше не увидит ауры и «веревочки от шариков»после первого же нормального сна. А через месяц спокойного сна по ночам онвообще забудет, что с ним происходило подобное. Ральфу это казалось вполнеоправданным мотивом для меланхолии.