Вероника, тяжко вздохнув, приподнялась.

– Сиди уж… – презрительно бросил Гейнц. – Хорошо я тебявыдрессировал, сучка? Знаете, что мне в вас особенно нравится, подонки? Табыстрота, с которой вы все захрюкали по-свинячьему, стоя на четвереньках… Это иесть самое приятное в нынешней ситуации: скинуть вас в дерьмо с вашего Олимпа…Ты, расписной, зря шевелишь губами беззвучно. Догадаться легко, что там засловеса у тебя на уме. А вон тот, который бывший генерал, и вовсе сожратьживьем хочет. Зря вы злобствуете, честное слово. По большому счету, ничеготакого уж уникального с вами и не произошло. Повторяется старая, как мир,история: в один прекрасный момент худые взбунтовались против толстых. И оттого,что бунт этот локален, суть дела не меняется. По сути, у нас тут нечто вродевосстания Спартака или товарища Пугачева. Думаете, там все иначе протекало? Дачерта с два. Вот и получается, что я – ваш материализовавшийся, оживший страх.Ужастик из подсознания. Вы же, толстые, всю жизнь боитесь, что на вас однаждыпойдут с вилами и пустыми мешками… А вдруг и пойдут однажды в массовоммасштабе? У вас, синьор муж оттраханной мною светской красавицы, такоевыражение морды, словно в башке у вас мыслительная работа происходит. Неподелитесь вумными мыслями?

Вся осторожность куда-то враз улетучилась – под напором тойсамой классовой ненависти. Вадим заговорил, уже наплевав на все последствия:

– Подумаешь, открыл Америку… Вы же нас всю жизнь втихомолкуненавидели: наши машины, нашу свободу, наши возможности. И мечты были самымипримитивными – сесть в наши машины, оттрахать наших баб, выгрести денежки… Воттолько есть один немаловажный нюанс: кишка у тебя тонка, чтобы стать новымСпартаком или Пугачевым. Разин с Пугачевым, по крайней мере, были люди сразмахом, могли собрать огромадную банду и устроить переполох на полстраны. Аты можешь строить из себя Спартака исключительно з д е с ь.На воле у тебя кишка тонка, духу не хватит не то что на бунт – какого-нибудьсерьезного человека с толстым бумажником в подворотне ограбить… Правда ведь?

Похоже, он угодил в точку – лицо верзилы перекосилось внеподдельной ярости, он едва не вскочил, но превеликим усилием сдержался.Протянул:

– Ну, дорогой, придется для тебя с ходу что-нибудь особоприятное придумать. Попозжа. Поскольку нынче…

Послышались шаги. Вошел Василюк и, браво вытянувшись постойке «смирно», отрапортовал:

– Герр шарфюрер, герр комендант велел передать, что порасгонять…

– Ага, – широко усмехнулся эсэсовец. – Наконец-то.Идите к коменданту, камрад Вольдемар, доложите, что мы немедленно явимся…

– Яволь, герр шарфюрер! – рявкнул капо, повернулсячерез левое плечо и бегом припустил прочь.

– Видали? – почти растроганно спросил Гейнц. – Вдва счета из интеллигентского дерьма получился полезный ставленник режима. Апочему? Пот??му что движет им та же благородная ненависть к вам, жирным котам…Стройся! Сомкнутыми рядами пойдем на культурное мероприятие…

И благоразумно отодвинулся подальше, расстегнув кобуру.Пропустил всех вперед, покрикивая:

– Налево! К клубу шагом марш!

Вадима не секунду прошиб липкий пот: что, если… До самогоклуба он шагал словно в каком-то полубреду – у коменданта или этого скотавполне хватит ума, прознав про подземный ход, устроить какое-нибудь поганоешоу… Нет, но откуда им знать? Не должны они знать, не должны…

Он повторял это про себя, как молитву, – потому чтомолитв не знал никаких. Когда вошли в клуб, от сердца отлегло: и зал, и сценабыли ярко освещены, должно быть, восстановили проводку и все лампы, которыездесь висели при пионерах. С первого мимолетного взгляда стало ясно, что доска,прикрывавшая нехитрый потайной механизм, пребывает на своем месте в полнойнеприкосновенности. Впрочем, это ни о чем еще не говорило…

Куча скамеек так и громоздилась у стены, но с полдюжины ихустановлено перед сценой, и там уже расселись обитатели двух бараков. Оченьмало их осталось, человек пятнадцать, едва ли не вдвое поредело население…

А на сцене, прямо-таки залитой электрическим светом, стоялостранноватое сооружение: прямоугольный фанерный щит повыше человеческого роста,украшенный примерно на половине высоты огромными цифрами от единицы до семерки– и под каждой цифрой зияло правильное круглое отверстие диаметром с футбольныймяч. Толком рассмотреть эту штуку Вадим не успел – пыльный, темно-красныйзанавес стал закрываться, перемещаясь резкими толчками.

– Вы – в зал, вы трое – на сцену, – распорядился Гейнц,больно тыкая в поясницу дубинкой.

Вадим с Эмилем и Братком поднялись на сцену, растерянноостановились. Из-за щита бойко вынырнул комендант:

– Пришли, хорошие мои? Ну-ка в темпе к остальным! Вон туда,живенько, по одному!

Вадим двинулся первым. За краем щита стояла Маргарита,веселая и цветущая, в одной руке у нее была какая-то большая темная бутылка, вдругой – плоская медицинская рюмочка из толстого стекла. Кажется, с помощьютакой промывают глаза, что-то такое помнится…

Она до краев наполнила рюмку непонятной жидкостью цветаслабого чая, протянула Вадиму:

– Ну-ка, одним глоточком!

Он заколебался, вспомнив все прошлые печальные прецеденты.Появившийся откуда-то сзади охранник пребольно упер ему в висок ружейное дуло:

– Тебе помочь, тварь?!

Внутренне передернувшись, Вадим выпил до дна. Отдавалокаким-то резким, определенно аптечным привкусом, но прошло в глотку безнеприятных ощущений.

– Туда, – подтолкнул охранник. – Мордой к щиту,напротив дырки… Шнель!

Через несколько секунд рядом с ним оказался Браток, а там иЭмиль. Появились еще несколько человек, так что все номера, то бишь дырки,оказались занятыми. По обе стороны короткой шеренги поместились охранники, атретий, прохаживаясь за их спинами, распорядился:

– А ну-ка, живенько спустили портки! И высунули хрены вдыру! Представьте, что кобылу трахаете – живей пойдет…

Тут только Вадим сообразил, что за ощущение нахлынулонежданно-негаданно: великолепная, могучая эрекция, для которой вроде бы самоенеподходящее место и время – и уж тем более никаких поводов. Микстура,сообразил он с тоскливым омерзением. Возбудитель подсунула, сучка шаровая…

– Слушайте сюда, – продолжал охранник. – Во всевремя представления стоять, как часовые у мавзолея. Если кто пискнет все равночто – саморучно дубинкой хрен переломаю… Замерли, козлы позорные!

Вадим замер, почти утыкаясь лицом в желтоватый фанерныйлист, приятно пахнущий деревом и каким-то клеем. Что происходит вокруг, он,естественно, не видел. Оставалось лишь молча ждать, теряясь в догадках.

– Ну, как там? – послышался поблизости голоскоменданта.

– Порядок, герр штандартенфюрер!