Мазур болтал охотно – чтобы отвлечься. Никак нельзя сказать,что неожиданная смерть южной красотки Бриджит погрузила его в черную меланхолиюна всю оставшуюся жизнь, но как-никак его с убитой связывали одни только самыеприятные воспоминания, и лично ему правнучка плантаторов не сделала ничегоплохого. Вполне возможно, она и в самом деле собиралась честно с нимрасплатиться за труды по обеспечению ее богатенького вдовства, а то и в самомделе дать в Штатах место при своей особе. Так что парочка кошек на душе все жепоскребывала. Внезапная смерть всегда печальная, хрен привыкнешь, и остаетсялишь в который раз повторить про себя любимую поговорку покойного майораГанима, который так и не превратил Эль-Бахлак в рай земной, как яростно хотел:«Жизнь длиннее смерти, но смерть сильнее жизни»...

Уверенно шагавший Донни рассказывал что-то о городе, оночных заведениях, о девочках – самый обычный здешний калымщик с севера,англоязычный канадец... а может быть, просто-напросто субъект, прекрасноосвоивший канадский выговор, как Мазур освоил австралийский. Черт его ведает.Главное, он никак не мог оказаться подставой контрразведки или цэрэушников –слишком уже невероятную цепочкупришлось бы выстроить, чтобы подвести к Мазуруочередную подставу... и ради чего? Ради какой цели? Вот то-то и оно.

Этот самый – или эта самая – Сеговитате ничем не отличалсяот других здешних городков, которые Мазур успел то ли осчастливить, то лиопаскудить своим пребыванием. За исключением одной существенной детали...

Повсюду, куда ни глянь, чуть ли не каждое свободное местечко– стены домов, витрины магазинов, фонарные столбы, афишные тумбы и даже надолгооставленные у обочины автомобили – были в несколько слоев заклеены плакатами,листовками и портретами. Огромные буквы, яркие краски, обилие восклицательныхзнаков – по здешним правилам грамматики красовавшихся не только в конце фразы, нои в начале, в перевернутом виде. Что там было написано, для Мазура оставалосьнеизвестным, зато он очень быстро сориентировался, что на портретах изображенывсего-то два субъекта. Правда, порой в самом разном, подчас неожиданном облике– то в костюме и при галстуке, то в рыцарских доспехах времен конкисты. Попалсяплакат, где один красовался в амплуа сурового и решительного капитана застаринным штурвалом, на мостике, а другой – в мундире генерала времен войн занезависимость. Ага, вот один предстает уже в виде опытного проводника, скарикатурно огромным компасом в руке ведущего толпы народа из некоего поганого,грязно-сизого мрака по неким благодатным зеленеющим полям, озаренным солнцем. Адругой, стоя над пузатым мешком с ослепительно сияющими золотыми монетами,протягивает к зрителю руки с таким душевным и заботливым видом, что дуракуясно: желает немедленно и бескорыстно раздать сие сокровище всем нуждающимся.

Оба персонажа выглядели крайне благонравно. Внушалинешуточное доверие. Друг от друга они ничем особенно не отличались, разве чтоодин – с красивой проседью, а другой – с лихо закрученными черными усами.

Кое-где портреты подверглись варварскому поруганию –пририсованы рожки, глаза выцарапаны, поперек от руки наспех сделаны непонятныенадписи, порой из одного-единственного слова...

– Выборы, – сказал Донни. – Они тут алькальдавыбирают. Алькальд – шишка большая. Губернатор провинции и мэр главного городав одном лице.

– Ну, ясно, – сказал Мазур. – Что тутнепонятного...

На самом деле подобное он видел только в иностранном кино.Для него, как для всякого советского человека, выборы выглядели совершенноиначе, абсолютно непохоже на всю эту вакханалию. Ну вот, хоть что-тонаблюдавшееся вокруг укладывалось в концепции родных замполитов. Один наверняка– ставленник олигархического капитала, а другой – ничем не лучше. Это ж сколькобумаги и краски нужно было угрохать на весь этот разврат! Положительно,советские выборы, по крайней мере, экономнее: однотипные строгие афишки состандартным портретом и скудным текстом, бюллетень с одной-единственнойфамилией, который ты быстренько швыряешь в урну девственно нетронутым,покупаешь пару кило дефицитных апельсинов и идешь принять водочки за нерушимыйблок коммунистов и беспартийных...

Потом они вышли на обширную площадь, вымощенную брусчаткой(«Ну в точности, как у нас на Красной», – кощунственно и безыдейно подумалМазур). Посередине, на высоком квадратном пьедестале, стояла причудливоотливавшая зеленым в свете фонарей статуя почти что в человеческий рост, изображавшаямужика в кирасе, шлеме с высоким гребнем, портках буфами и высоких сапогах согромными шпорами. В одной руке он держал большой штандарт на высоченномдревке, в другой – увесистый меч. Вся его поза была исполнена горделивоготоржества. Сразу чувствовалось: будь у мужика третья рука, он бы ею непременноподбоченился.

– Кортес? – спросил Мазур со знанием дела.

– Да ну, – махнул рукой Донни. – Кто-то из егоотряда. Поссорился с предводителем, увел с собой полдюжины таких же неуживчивыхребят и принялся самостоятельно ловить удачу. Никаких особенных подвигов несовершил и золотишка особо не нагреб, зато по чистой случайности заложил этотгородок. Крепко подозреваю, в виде парочки хижин для оружия, багажа и индейскихшлюх. Про имя не спрашивай, не помню, какое-то длиннющее и заковыристое... Вотони его и увековечили. За неимением других исторических персон, бродивших поэтим местам...

Мазур подумал мельком, косясь на зеленого кабальеро, чтолакировка действительности, в общем, свойственна не только советскому изобразительномуискусству. Уж он-то, с его опытом походов и вылазок в совершенно необжитыеместа, прекрасно понимал, что люди после долгих странствий по диким джунглямвыглядят абсолютно иначе. И сапоги прохудятся, и шпоры совершенно ни к чему, идоспехи будут выглядеть, как груда лома, и пышные буфы превратятся в сущиелохмотья, изодранные колючками. И никто, ручаться можно, не станет волочьза собой неподъемное знамя с древком вроде доброй оглобли... Ну, что поделать,основатели и основоположники, кто бы они ни были и под какими широтами ниокаянствовали, просто обязаны выглядеть элегантными и опрятными...

– Пришли, – сказал Донни радостно. – В-о-онтуда...

Старинное трехэтажное здание занимало добрых полквартала –два этажа темные, с редкими проблесками света за тщательно зашторенными окнами,а первый мигает неоновыми вывесками, сияет ярко освещенными, высоченнымиокнами, отсюда видно, что за столиками протекает самое беззаботное веселье...

– Э, погоди, – сказал Донни, когда Мазур направилсяпрямиком к левой неоновой вывеске, самой причудливой, трехцветной. – Всяксверчок знай свой шесток... Там – самое дорогое заведение из трех, не по нашимкапиталам. Нам – в-о-он туда, где как раз по деньгам. Ты не переживай особо,девочки и там нормальные....

Он по-свойски перебросился парой испанских фраз сблагообразным старичком в смокинге, торчавшим внутри у входа, после чегопочтенный старец шустро провел их в дальний конец зала, где отыскался свободныйстолик. Едва они успели присесть, как из-за какой-то портьеры тут же выпорхнулидве девицы в коротеньких открытых платьицах и приземлились рядом, сверкаяпрофессиональными улыбками на сорок четыре зуба.