Каттаю не было нужды спрашивать дорогу. Он хорошо знал ещёне все уровни, но семнадцатый помнил наизусть. Да и без того было нетрудноопределить, откуда везли камень-златоискр. Примерно посередине большого штрекаКаттай свернул вправо и долго шёл по длинному узкому ходу, то и дело прижимаяськ стене, чтобы не угодить под катящиеся навстречу тележки. Безошибочноузнаваемые удары многих кирок, доносившиеся спереди, делались всё слышней.Потом по сторонам безо всякого видимого порядка начали открываться тесные норызабоев: тонкие жилы самоцвета сплетались и расходились в необъятной толще горы,словно прихотливо раскинутая паутина. Рабы с порожними тачками ныряли в этиноры и вновь появлялись уже нагруженными. Каттай добрался до самого концаштрека и, пригнув голову, проник в отдалённый забой.

Здесь трещал и плевался смоляной факел, вставленный в кольцона стене, и при его неверном свете работали трое. Чернокожий гигант размереннозаносил и обрушивал кайло, одну за другой выламывая искрящиеся зелёнымиблёстками глыбы. Тут же усердно стучал молотком безногий калека. У негоотсутствовали не только ступни, но и половина пальцев на правой руке. Тем неменее он очень ловко срубал пустую породу, отделяя лучшие, пригодные длякамнерезного дела куски. А третьим был рослый длинноволосый подросток. Когда-тоон носил штаны и рубашку, но то, что прежде называлось одеждой, успелопревратиться в лохмотья, кое-как болтавшиеся на бёдрах. Он двигался смучительным упрямством недавно вставшего на ноги. Всю спину и бока покрывалиширокие, ненадёжно засохшие струпья: драная шкура, натянутая прямо на кости.Кайло было ему ещё не по силам, и он как мог помогал взрослым каторжникам –оттаскивал камень, вырубленный сехаба, нагружал тачки, подавал и пододвигалкуски под молоток халисунца… Тот за что-то был страшно сердит на него и безконца обзывал дармоедом, ходячим несчастьем и лесным пнём. Подросток неотвечал.

– Здравствуй, Щенок, – сказал Каттай.

Ему вдруг опять стало стыдно собственного благополучия,сытости и добротной одежды. Стыд был необъяснимым, ведь всё, что досталосьКаттаю, он заработал честным служением. Если бы венн не перечил надсмотрщикам ине дрался с другими рабами, а думал о том, как лучше потрудиться для господина…

– Слышишь, Пёс, – оглянулся калека. – Тебяспрашивают!

«Пёс?.. – удивился будущий вольноотпущенник. – Нуда… конечно…» Венн с натугой отвалил в сторону очередной камень, поднял головуи увидел Каттая. Узнал его. Он сказал:

– И тебе поздорову, лозоходец…

Тут Каттай понял, что зря поименовал его детским прозванием.Щенячьи дни для Пса кончились – на самом деле уже давно. Чудом не убив,безжалостный хлыст надсмотрщика содрал все остатки ребячьего: так линяетзверёныш, меняя детский пух на щетину взрослого и грозного зверя.

– Я поесть принёс… – вконец смутился Каттай. Иторопливо развернул маленький узелок: – Вот…

Добрая горбушка чёрного хлеба. Полоска копчёного мяса. Исамое драгоценное – луковица. Лакомство и спасение для исподничих, давнопозабывших, в какой стороне восходит солнце на небесах. Всё вместе – не оченьголодному человеку на один зуб.

Чернокожий исполин отвернулся к стене и замахнулся кайлом,звякнув цепью о деревянную рукоять. Ворчливый халисунец незаметно проглотилслюну и сказал:

– Ты ешь, Пёс. У нас на вечер ещё та крыса припрятана.

«Крыса?!..» – ужаснулся Каттай. Он вообще-то слыхал, чемпробавлялись голодные рудокопы, но чтобы взаправду…

Пёс церемонно поклонился ему, принимая узелок.

– Мы благодарим тебя за угощение, лозоходец. Мынадеемся, ты не откажешься разделить его с нами?

Каттай почувствовал: ещё немного – и он самым неподобающимобразом разревётся.

– Я не оскорблю тебя отказом, достойный венн. Позвольтолько, я сам отделю свою долю…

Крошечка хлеба. Волоконце мяса. Сухая чешуйка от луковицы.

– Мхабр! Динарк! – позвал Пёс. Было очевидно, чтобез своих товарищей он к еде не притронется.

– Я уже заслужил половину свободы… – глотаяподступающие слёзы, проговорил Каттай. – Я открыл опалы, которые считалииссякшими… Внизу, на двадцать девятом… Я и тебя обязательно выкуплю…

Ох, эти разговоры о свободе, никогда-то они не доводятневольников до добра!.. Каттая словно подслушали – за спиной раздался резкийщелчок кнута, хлестнувшего для начала по камню.

– Ну-ка живо за работу, крысоеды! – приказалзвонкий, совсем молодой голос. – А ты, недоносок, пшёл вон из забоя, покапоперёк задницы не получил!..

Каттай вертанулся на месте. Надсмотрщик смотрел на негосзади, да ещё против света, и оттого не сразу узнал. Зато ему самому пламяфакела било прямо в лицо. Это был Волчонок… или, лучше сказать, Волк? Добротноодетый, раздавшийся в плечах… кормленый и сильный даже на вид. И в руке у неговился и змеился кнут. Которым он явно выучился ловко владеть. И с превеликойохотой пускал его в ход, наслаждаясь недавно полученной властью…

Он, впрочем, тотчас заметил, как блеснула в ухе у«недоноска» серебряная серьга, и сообразил, что сморозил не то.

– Здравствуй, Волк, – негромко сказал ему Каттай.

– Ты, что ли?.. – проворчал юныйнадсмотрщик. – Ты… ну… это… лучше ступай, в общем, отсюда. А эти… яим… – Он выругался «в четыре петли», как определил бы знатокнадсмотрщичьей брани. – Обленились вконец!

– Они не обленились, – ровным голосом ответилКаттай. – Они оставили работу, потому что я пришёл к ним и говорил с нимипо праву, вручённому мне господином Шаркутом. Я расспрашивал их о благородныхкамнях, которые добываются под Южным Зубом и которые здесь ещё могут бытьнайдены. Если ты, Волк, хочешь за это кого-нибудь наказать, начни с меня. Ядумаю, господин старший назиратель Церагат и господин распорядитель Шаркутоценят твоё рвение по достоинству…

Молодой надсмотрщик залился краской, заметной даже в факельномсвете. Его собственная «ходачиха» была самой простой, медной. Такому, как он,полагалось первым здороваться с маленьким лозоходцем и кланяться ему за десятьшагов. Ответить было нечего, и Волк в сердцах щёлкнул кнутом. Тугой плетёныйремень оставил на потолке полосу, сшибив неплотно державшийся камень. Волкповернулся и молча ушёл из забоя обратно в штрек. Было слышно, как там онзаорал на кого-то, недостаточно расторопно катившего тяжёлую тачку. Сновасвистнул кнут – и, судя по долетевшему вскрику, прошёлся на сей раз не покамню…

– Матёрые, они меньше лютуют, – заметилкалека-халисунец. – Да…

– Что ж не полютовать, если никто в ответ по морде недаст, – кивнул Мхабр. – Такое искушение! Вот ему и не справиться,сосунку. Ничего… лет через десять остепенится. Если только раньше его никто неубьёт!

Пёс не сказал ничего, лишь нахмурился. Будто в ответ наслова чернокожего из неведомых закоулков памяти выплыло нечто, чего наяву онсовершенно точно никогда видеть не мог. Глиняная фигурка надсмотрщика, в прахрастираемая чьей-то ногой… Откуда бы такое? Случается же – мы вспоминаеммгновение сна, даже вспоминаем, что сновидение казалось мудрым и значительным,но что там было ещё – хоть тресни…