– Не лезь не в своё дело, сын потаскухи!

Рабы в каменоломнях принадлежали к самым разным народам.Поэтому каждый, кто не был совсем уж безнадёжно глуп от природы, черезнекоторое время научался худо-бедно изъясняться на нескольких языках. И первымичужими словами, которые постигал невольник, были, естественно, бранные. Сфенгарвыругался на родном языке. Обычной нарлакской речью Щенок ещё не владел. Норугательство понял прекрасно.

Он упал, сбитый с ног, и трое друзей-нарлаков сразуподскочили к нему, осыпая пинками. Всё же он сумел как-то подняться и отскочитьпрочь. Сфенгар крикнул ему, потирая плечо:

– Недоносок будет делать, что я ему скажу, ясно? А тывали отсюда, пока самого девочкой не сделали!..

Щенок ему не ответил ни слова. Грязные космы на его головебыли заплетены в две косы, перевязанные обрывками тряпок. Он сдёрнул этитряпки, пальцами растрепал косы и пошёл на Сфенгара. На его друзей, ожидавших слюбопытством, что будет, он даже не смотрел.

Если бы Сфенгар был поумней, он с самого начала повёл бысебя по-другому. И даже сейчас ещё не поздно было со всех ног броситься кнадсмотрщику Бичете: убивают!.. Спаси!..

Но если бы Сфенгар был поумней, он бы давно пребывал, какВолчонок, в учении у господина Церагата. А не стоял здесь, глядя на подходившегок нему венна. И не орал бы, запихивая свою добычу для сохранности за гашникштанов:

– Тоже на коленках приползёшь, чтобы я оставилпожрать!..

Надсмотрщик Бичета почуял неладное раньше него и уже бежал кним, выхватывая кнут. Но вовремя вмешаться он не успел. Щенок прыгнул вперёд.Драться он умел ненамного лучше других мальчишек, но вот ярости и быстроты емубыло не занимать. Сфенгар опоздал защититься: кулак венна своротил ему нос, онивцепились друг в друга и упали уже оба. Рыбёшки вывалились в затоптанный снеги, конечно, были тут же утащены голодной ребятнёй. Молодой нарлак был тяжелей исильней, но сразу стряхнуть венна не смог. А потом всё произошло очень быстро,гораздо быстрей, чем можно про то рассказать. Венн улучил мгновение и сноваоправдал своё прозвище – укусил Сфенгара за руку и сжал челюсти, точно собака.Нарлак с воплем подхватил с земли булыжник и свободной рукой стал колошматитьим Щенка почём попадя. Тот тоже зашарил возле себя по земле, ища какое-никакоеоружие, и судьба подсунула ему осколок серого гранита, тяжёлый и острый, словнозубило. Одно движение – и этот камень с размаху ударил Сфенгара прямо в лоб надглазами.

…Раздался влажный треск, от которого у всех, кто слышал,шевельнулись волосы. И голубые, как у многих нарлаков, глаза Сфенгара сразузакатились под лоб, словно желая увидеть, что же это такое произошло. Его рукии ноги ещё трепетали, грудь ещё пыталась вобрать воздух, но зрачки уже угасали,рот раскрылся в последний раз, издал невнятный хрип – и застыл.

Тут Щенка хватил поперёк спины кнут запоздало примчавшегосяБичеты. Ещё, ещё!.. Венн покатился по земле, безуспешно пытаясь заслонитьсялоктями. А потом вдруг… перехватил кнут движением, невозможным для скрученногоболью, переставшего что-либо понимать существа. Бичета успел посмотреть венну вглаза – и ощутить мгновенный укол страха, в котором он позже долго непризнавался даже себе самому. Мальчишка не защититься пытался – он имел в видуего, Бичету, убить!.. Как убил Сфенгара!.. Но мгновение минуло и прошло:надсмотрщики, стоявшие в воротах штольни, не дремали. Они живо подоспели напомощь Бичете. Щенка немедленно прижали к земле, и кто-то уже сдёргивал с поясанарочно придуманную снасть для скорого усмирения подобных рабов – две железныеполосы с углублениями для рук, смыкавшиеся особым замком.

Немедля послали за господином Церагатом. Когда тот пришёл,работа на отвалах кипела вовсю, словно никакого происшествия не было вовсе.Рабы бегом таскали тележки и тачки, подбиральщики молча рылись в кучах породы,битый камень с грохотом скатывался из воронки в деревянные желоба. Тольколежало у заиндевелой скальной стены тело Сфенгара, так и не ставшего «вселяющимстрах». Щенок висел рядом, вздёрнутый за вывернутые запястья. Церагат мелькомпосмотрел на убитого – невелика потеря! – а потом, и оченьвнимательно, – на подвешенного. То, что он увидел, сразу вызвало смутноебеспокойство. Говорят, нрав в человеке таится, словно пламя в кремне, и этодействительно так, – но таится не от Церагата. Слишком опытен был старшийназиратель и людей видел насквозь. Парнишке полагалось бы подвывать, скулить,плакать в голос и умолять о пощаде, но он упрямо молчал, лишь в кровь искусалбез того разбитые губы, и его глаза старшему надсмотрщику ой как непонравились. «В какого же зверя вырастет этот зверёныш, если продержится ещёхоть несколько лет?.. А он ведь продержится…»

– Выпороть, – хмуро приказал Церагат. – Сорокплетей. Потом, коли не сдохнет – заклеймить. Заковать. И – на семнадцатыйуровень.

Четыре копыта, облезлая шкура…

По грязной дороге плетётся понуро

Забывшая думать о чём-то хорошем,

Давно ко всему безразличная лошадь.

Она родилась жеребёнком беспечным,

Но скоро хомут опустился на плечи,

И кнут над спиной заметался со свистом…

Забылась лужайка в ромашках душистых,

Забылось дыхание матери рыжей…

Лишь месят копыта дорожную жижу,

И только сгибается всё тяжелее

Когда-то красивая, гордая шея.

Четыре копыта, торчащие рёбра…

Скупится на ласку хозяин недобрый.

А жизнь повернуться могла по-другому —

Ведь где-то сверкают огни ипподрома,

Там тоже есть место обидам и бедам,

Но мчатся по гулкой дорожке к победам

Могучие кони, крылатые кони…

И кутают их золотые попоны.

Им, лучшим, награды и слава – но кто-то

Всегда занимается чёрной работой.

Чтоб им предаваться волшебному бегу,

Тебя спозаранку впрягают в телегу,

И если до срока работа состарит —

Другого коня подберут на базаре.

Четыре копыта, клокастая грива…

А время обманчиво-неторопливо,

И сбросишь, достигнув однажды предела,

Как старую шерсть, отболевшее тело.

Ругаясь, хомут рассупонит возница…

Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться

В лугах, вознесённых над морем и сушей,

Где ждут воплощения вечные души.

Опять жеребёнком промчишься по полю,

Неся не людьми возвращённую волю —

Большие глаза и пушистая чёлка,

Четыре копытца и хвостик-метёлка.