мирной конференции. Правительство Румынии не хотело подписывать условия Раковского, и прошло несколько дней, прежде чем это было наконец сделано. Они возражали именно против пункта договора по Бессарабии. Время показало, что опасения Раковского относительно планов Румынии на Бессарабию были справедливы. Много лет спустя я снова встретился с Раковским на Генуэзской конференции, и первыми словами, сказанными им мне, были: «У меня в кармане все еще лежит мирный договор с Румынией, но румыны по-прежнему владеют Бессарабией. Вы уговорили меня против моей воли, так что теперь вы должны исправить ситуацию». Слова Раковского были сказаны в шутку, но у меня такое чувство, что однажды этот мирный договор, подписанный в Одессе, сыграет свою роль в Международном суде. Рано или поздно Россия потребует от Румынии вернуть ей Бессарабию, и Румынии будет трудно защитить свои права собственности.

Наконец Бойль прислал телеграмму о том, что румынское правительство подписало и скрепило печатью договор. Он добавил также, что задержится еще на несколько дней по причине срочной работы, которую он должен выполнить до возвращения.

Тем временем немецкие войска оккупировали Киев и двинулись на Одессу. Город был обречен, и высшие офицеры готовились спасаться бегством.

У полковника Муравьева стоял под парами паровоз с прицепленным к нему поездом, и он был готов к отправлению в любой момент. Я потребовал паровоз для своего вагона № 451 и пошел в депо, чтобы его выбрать. Там я нашел и реквизировал совершенно новенький паровоз, затем прошел на угольный склад и увидел тендер, доверху нагруженный углем; я не ушел, пока к паровозу с тендером не был прицеплен мой № 451. Естественно, я подружился с машинистом и механиком, дал им хорошую сумму денег и включил их в свою команду.

А еще я реквизировал автомобиль на случай, если нам придется ехать по обычным дорогам; добавив открытую платформу к своему поезду, я устроил ее таким образом, чтобы мог сгрузить с нее автомобиль везде, где захочу. Каждый вечер с огромной гордостью я ходил инспектировать свой поезд, который состоял из большого нового паровоза с доверху набитым угольным тендером, салона-вагона № 451 с целыми окнами (в немногих российских железнодорожных вагонах сохранились окна) и прекрасно отполированными медными ручками и открытой платформы, на которую каждый вечер грузили и тщательно крепили автомобиль.

Пропуск, который я получил от Муравьева, является интересным документом, а формулировка второго пункта довольно странная, так как гласит: «Капитану Хиллу разрешено носить при себе как холодное, так и огнестрельное оружие».

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что запасные пути, на которых стоял поезд Муравьева, пусты, и его поезда нет. Это означало, что немцы будут в Одессе в любой момент. Муравьев ускользнул, не сказав мне ни слова. Безумно рассерженный, я поехал в город повидаться с Раковским. Тот тоже был готов к бегству, но еще не уехал. Он находился на борту одного из кораблей в гавани. Я пошел к нему, чтобы расспросить. Да, немцы идут прямо на Одессу, и он полагает, что мне не удастся уехать на поезде.

Был лишь один шанс. Немцы, возможно, еще не достигли транспортного узла, из которого железнодорожная ветка шла на Севастополь; так что я забрался на паровоз, и мы помчались к узловой станции. Немцев не было видно. На узловой было все спокойно.

На самом деле тревога была ложной. Немцы оккупировали Одессу лишь через неделю. Но именно ложная тревога помешала мне соединиться с Бойлем. Он тем временем вернулся в Одессу с экземпляром мирного договора с подписями и печатью правительства Румынии и после беседы с Раковским снова уехал в Румынию.

Прежде чем ему удалось снова приехать в Одессу, пришли немцы и оккупировали город, и мы с Бойлем были отрезаны друг от друга.

Тем временем на станции неподалеку от Николаева я попал в ситуацию, которая могла бы оказаться гораздо более опасной, чем немецкий плен. Маленькая станция была пуста, и, казалось, на ней не было ни души. Вскоре появился начальник станции, и от него я узнал, что здесь с минуты на минуту ждут прибытия Маруси Никифоровой, которая держит в страхе все окрестности, и поэтому все разбежались.

Эта амазонка собрала банду приблизительно из двухсот головорезов и действовала самостоятельно на железных дорогах. Обычно ее банда появлялась на станции, захватывала наличные деньги и все, что ей хотелось, конфисковывала продукты питания, расстреливала всех, кто выражал протест, а затем ехала дальше. Маруся жила с теми членами банды, кто ей приглянется; она была женщиной с переменчивым вкусом и постоянно меняла возлюбленных. У нее не было никаких политических взглядов, она была обычным мародером.

Внезапно начальник станции бросился наутек. «Она едет», – сказал он и исчез в живой изгороди.

Я поднял глаза и увидел подъезжающий паровоз с тремя или четырьмя вагонами. В мгновение ока мой поезд окружила орда дикарей, и один из них, великанского роста, свирепо потребовал от меня ответа, кто я такой и что тут делаю. Я вежливо ответил ему, и он пошел доложить. Через несколько минут он вернулся и сказал, что Маруся хочет меня видеть. Я последовал за ним в вагон и увидел его обитательницу – симпатичную девушку лет двадцати трех – двадцати четырех, темноволосую, с чувственными губами и прекрасной фигурой. Она была одета в солдатское обмундирование и сапоги; на бедрах у нее было по револьверу с каждой стороны. У нее были ухоженные руки, она курила сигарету и выглядела при этом самым неподходящим человеком, чтобы возглавлять банду из двухсот негодяев.

Великан и двое других вооруженных мерзавцев последовали за мной в вагон. Маруся холодно посмотрела на них.

– Какого черта вы тут делаете? – сказала она. – Вон отсюда!

Затем она предложила мне сигарету, и мы несколько минут болтали вполне непринужденно. Наконец она спросила, какое у меня тут дело. Я ей рассказал и передал все новости из Одессы. Мы превосходно друг с другом ладили.

Через какое-то время ее взгляд остановился на моем прекрасном новом паровозе, и в ее глазах загорелась жадность. Я тут же понял, что она сейчас попытается отнять у меня этот паровоз.

– Какой хороший у вас паровоз, – сказала она.

Я грустно покачал головой:

– Всего лишь краска. Едет он не очень хорошо. Постоянно ломается. Я жестоко в нем обманулся.

Стыдно было клеветать на этот паровоз, но я должен был это сделать.

В купе становилось очень жарко, и она расстегнула свою блузку и излишне обнажила шею и грудь. Я вдруг понял, что эта женщина заигрывает со мной, и страшно испугался. Не могу сказать, что я