был женоненавистником, вовсе нет, но я слишком многое знал о Марусе, чтобы хотеть завести с ней интрижку.

Она выразилась вполне прямолинейно:

– Мне надоели все эти мужики, а ты мне нравишься. Давай объединим наши силы. Два паровоза надежнее, чем один.

Но я вывернулся. Я рассказал ей красивую историю о своей страсти к одной женщине, и только к ней одной, и о том, что я один из тех несчастных мужчин, несущих на себе проклятье – верность в любви.

– Кроме того, – сказал я, – собираюсь примкнуть к Антонову. Я разговаривал с ним по телефону с предыдущей станции, и он ждет меня сегодня вечером.

Услышав это, женщина испугалась. У нее не было желания встречаться с Антоновым. Она не знала, что он где-то поблизости. Я тоже не знал.

Расставалась со мной она неохотно. Я часто задавался вопросом, каким был конец Маруси.

Глава 23

Я догнал Муравьева в Елизаветграде (современный Кировоград на Украине. – Пер.). Там же находился и комиссар Спиро с отрядом моряков. Это был столь необходимый мне шанс. Если бы я смог убедить людей вроде Муралова и Спиро бросить свои отряды навстречу наступающим австро-германцам, то можно было не только задержать и затруднить вражеское наступление, но и усилить антагонизм, возникший между большевиками и Центральными державами. Чем интенсивнее будет партизанская война, тем лучше для союзников. Я дозвонился до Антонова, который пообещал дать в наше распоряжение кавалерийский дивизион, и я начал строить планы начала партизанской войны против германской армии.

На протяжении нескольких дней у меня была надежда на то, что мы сможем заставить большевиков воевать с захватчиками. Отряды войск Муравьева и Антонова вошли в контакт с врагом и начали боевые действия. Сообщалось, что в одной перестрелке были убиты около тридцати австрийцев, а оставшаяся часть войск отступила. Эта информация дошла до меня лишь два дня спустя после этого столкновения. Я не смог получить никаких подробностей и очень хотел узнать, какие полки участвуют во вторжении. Я объяснил важность этого Антонову, и мы поехали на то место, где произошел бой. Раненых не было, мертвые были уже похоронены, а подразделение советских войск, участвовавшее в этом бою, уже передислоцировалось – и никто точно не знал куда.

Единственное, что можно было сделать, – это раскопать могилы похороненных австрийцев. Но даже тогда я не получил необходимую информацию. Австрийские солдаты были обобраны победителями: их одежда и обувь были сняты, а голые тела похоронены.

После этого Антонов распорядился, чтобы под страхом смертной казни все знаки отличия с одежды, фуражек и документы убитых теперь отправлялись в его штаб.

Но было уже слишком поздно. Через несколько дней 3 марта 1918 г. советское правительство согласилось на условия мира, продиктованные Германией. Антонов получил приказ прекратить боевые действия. Перед отъездом я убедил Антонова взорвать угольные шахты и уничтожить все, что нельзя было увезти, чтобы это не досталось австро-германцам. Должен сказать, что нерегулярные военные отряды преуспели в разрушительной работе и проявили себя лучше любой профессиональной бригады подрывников.

Я поддерживал связь с Бойлем по радио, но казалось, что пока нет никакой надежды на наше воссоединение. О некоторых его приключениях после нашего расставания рассказано в романе мадам Пантази «Свет и тень»; другая их часть появилась в его кратком некрологе, а о какой-то их части так и не было рассказано. Я не ставлю здесь перед собой такую цель, и также невозможно написать некролог, но для эпитафии хочу привести слова, которые сказал один русский после речи Бойля: «Э, брат, вот человек!»

Был созван съезд всех российских Советов для утверждения Брест-Литовского мирного договора в Москве, и я решил поприсутствовать на нем. По прибытии я обнаружил, что Британская авиационная миссия уже возвратилась в Англию через Владивосток, но, к счастью, она оставила в надежном месте два автомобиля. Один из них – серый двухместный 12-цилиндровый «патфайндер» – стал моим любимцем. На этой машине я быстро установил маленький шелковый государственный флажок Великобритании и начал ею пользоваться. Посольства союзников переехали из Петрограда в Вологду; тем временем советское правительство покинуло Петроград, которому угрожала германская армия, и сделало Москву своей столицей.

Я телеграфировал в Военное министерство в Лондон и сообщил, что здесь есть еще важная работа, которую я могу сделать, и получил приказ оставаться в России, имея достаточную свободу действий.

Было нетрудно получить пропуск на IV Всероссийский съезд Советов; на первом заседании я в военной форме сидел среди нескольких сотен делегатов в зале. Единственной темой обсуждения был мирный договор. Его утверждение было почти предрешено. Ленин перетянул на свою сторону народных комиссаров и Центральный комитет большевистской партии благодаря своей аргументации.

Советское правительство ничего не могло сделать; Ленин так дезорганизовал Россию – ее армию, промышленность, снабжение продовольствием, – что она лежала перед Германией беззащитной.

Ходили слухи, что большевики были куплены правительством Германии, а то, что происходит в Брест-Литов ске, – просто комедия, в которой у каждого делегата своя роль.

Ленина, Троцкого и партию большевиков в целом военная миссия союзников в России считала предателями и агентами германского правительства. Пресса в Англии, Франции, Италии и Америке в основном тоже придерживалась этой точки зрения.

Это правда, что после революции 1917 г. главные большевистские лидеры приехали в Россию в специальном поезде, которому немцы разрешили проехать из Швейцарии и пересечь линию российского фронта; правда и то, что партия большевиков получала большие суммы денег из Германии. Но ошибкой будет считать Ленина и Троцкого обычными агентами. Они лишь выполняли приказы Германии, когда это подходило к их сценарию. Они не считали Российскую империю своей родиной, а себя – связанными с ней какими-то обязательствами. Они были революционерами, поставившими перед собой цель – создать идеальные условия для пролетариата. Большевики могли бы с таким же успехом взять деньги и у союзников и принять их помощь, если бы это отвечало их целям.

В то время я был убежден – и ничто, произошедшее с тех времен, не изменило моего мнения, – что советские делегаты не действовали по указке Центральных держав и что Брест-Литовск не был инсценировкой.

Я никогда не был сторонником большевиков. Все их учение противно моей натуре. Они вызывают у меня антипатию своей тиранией, безжалостностью, ненавистью к Британской империи. Но эта неприязнь не ослепляла меня, и я видел и их идеалы, и их влияние – как хорошее, так и плохое – на остальной мир.

С того момента, когда я прибыл в Москву, чтобы присутствовать на заседании по ратификации Брест-Литовского мирного договора, я начал бороться с большевистскими ведомствами, пытаясь использовать