Да я виновата! Если бы не я, Афина в то утроне пришла бы в театр, не собрала бы нас, не уложила на сцене прямо на пол и неначала бы с полного расслабления, включающего в себя правильное дыхание иосознание каждой части тела.

«Теперь – мышцы бедер…»

Мы все – хоть и проделывали это упражнениесотни раз – повиновались беспрекословно, словно перед нами была богиня, высшеесущество, знающее больше, чем мы все вместе взятые. Каждому хотелось узнать,что последует за… «…теперь расслабьте лицевые мускулы, сделайте глубокий вдох»и т. п.

Неужели она всерьез считала, что учит насчему-то новому? Мы-то ждали чего-то вроде лекции или семинара-беседы! Я должнасдерживаться, вернемся в прошлое, расслабимся – и вновь погрузимся в тишину,окончательно сбившую всех нас с толку. Обсуждая потом все это с коллегами, явыяснила: у всех тогда возникло ощущение, что занятие окончено, пора подняться,оглядеться – однако никто не сделал этого. Мы продолжали лежать, словно бы всостоянии какой-то насильственной медитации, и тянулась она еще пятнадцатьнескончаемых минут.

Потом вновь раздался ее голос:

– У вас было время усомниться во мне. Один илидвое выказали нетерпение. Но теперь я попрошу вас только об одном: на счет«три!» поднимитесь – и станьте иными.

Я не сказала: пусть каждый станет другимчеловеком, или животным, или домом. Старайтесь не делать того, чему научилисьна театральных курсах, – я не прошу вас быть актерами и проявить своидарования. Я приказываю вам перестать быть человеческими существами и превратитьсяво что-то неведомое.

Мы лежали на полу с закрытыми глазами, так чтоне могли знать, кто как реагирует на эти слова. На этом и строила Афина свойрасчет.

– Сейчас я произнесу некие слова, а выпопытаетесь найти зрительный образ, который будет ассоциироваться с ними.Помните – вы отравлены расхожими мнениями, и если я скажу «судьба», выприметесь, должно быть, представлять свою жизнь в будущем. Скажу «красный» –займетесь психоаналитическим толкованием. Я не этого хочу. Нужно, чтобы выстали другими.

Она даже не могла как следует объяснить, чтоей требовалось. Никто не возражал, но, я уверена: потому лишь, что никому нехотелось выглядеть невоспитанным. Но больше ее никогда не пригласят. Да еще именя упрекнут в наивности – зачем надо было ее разыскивать и приводить?!

– Итак, первое слово: «священный».

Чтоб не помереть с тоски, я решила подчинитьсяправилам этой игры и представила мать, любовника, будущих детей, блестящуюкарьеру.

– Сделайте движение, соответствующее этомуслову.

Я скрестила руки на груди, словно обнимая всехмилых моему сердцу. Потом уже узнала, что большинство широко раскинули руки, аодна девушка – даже и ноги, словно собралась отдаться невидимому партнеру.

– Расслабьтесь. Забудьте обо всем. Держитеглаза закрытыми. Я никого не осуждаю, но по вашим жестам вижу, что вы пытаетесьпридать понятию «священный» некую форму. Я не этого просила – я хотела, чтобывы не пытались определить слово так, как оно бытует в этом мире. Откройте своиканалы, пусть через них уйдет интоксикация действительности. Отрешитесь отвсего конкретного, и лишь тогда войдете в тот мир, куда я веду вас.

Последние слова прозвучали с такойнепререкаемой властностью, что я почувствовала, как меняется в зале энергия.Голос принадлежал человеку, знающему, куда он нас хочет привести. Это был голосне лектора, а Учителя.

– Земля!

Внезапно я поняла, о чем она. Мое воображениетеперь уже было ни при чем – я сама стала землей.

– Сделайте движение, которое обозначало быземлю. Я не шевельнулась, превратившись в настил сцены.

– Прекрасно, – сказала Афина. – Все осталисьнеподвижны. И все впервые испытали одно и то же чувство: вместо того чтобыописывать какое-либо понятие, вы сами превратились в него.

Снова на долгие пять минут – так мне показалось– повисла тишина. Мы слегка растерялись, ибо неспособны были понять – то линаша наставница не знает, как продолжить, то ли не подозревает, как интенсивномы работаем на репетициях.

– Сейчас я произнесу третье слово. Пауза.

– Центр.

Я почувствовала, как вся моя жизненная энергияустремилась куда-то в область пупка, где словно бы возникло желтоватоесвечение. Мне стало страшно от этого: если бы кто-нибудь дотронулся до меня, ябы умерла.

– Обозначьте движением! – выкрикнула она резко.

И я, бессознательно защищаясь, прижала руки кживоту.

– Прекрасно. Можете сесть.

Я открыла глаза и различила высоко над головойдалекие погасшие огни софитов. Потерла ладонями лицо, поднялась, заметивудивление своих товарищей.

– Так это и была лекция? – спросил режиссер.

– Можно назвать лекцией, если вам этонравится.

– Спасибо, что пришли. А теперь – простите,нам пора начинать репетицию.

– Но я еще не закончила.

– Как-нибудь в следующий раз.

Такая реакция режиссера всех несколькосмутила. Отогнав первоначальные сомнения, я подумала, что нам вроде быпонравилось занятие Афины. Мы такого раньше не видали – это не то чтоизображать предметы или людей, представлять свечу или яблоко, сидеть в кругу,взявшись за руки, притворяясь, что исполняешь священный ритуал. Это былкакой-то абсурд, и просто нам хотелось знать, как далеко он может зайти.

Афина – лицо ее было совершенно бесстрастно –наклонилась за своей сумкой. В этот миг из партера донесся чей-то возглас:

– Изумительно!

Это оказался Хирон, пришедший вместе с Афиной.Режиссер побаивался журналиста – у него были обширные связи в различныхизданиях и приятели среди театральных критиков.

– Вы перестали быть личностями и превратилисьв носителей голой идеи! Очень жаль, что у вас – репетиция, но ты не горюй,Афина, мы найдем другую группу, и я все же узнаю, чем кончается твоя лекция.Это я беру на себя.

Я еще помнила свет, скользивший по моему телуи потом замерший на пупке. Кто же все-таки эта женщина? Интересно, испытывалили мои коллеги те же ощущения, что и я?

– Минуточку, – сказал режиссер, оглядываяудивленные лица своих актеров. – Может, мы все же сдвинем немного репетицию и…