Из того, что было потом, помню только, что оказался надворе, возле флигеля, из окон которого лил свет, а Пэтси сидела в деревянномкресле-качалке перед распахнутой дверью гаража-студии и плакала. Я подошел кней и поцеловал в щеку, и тогда она повернулась ко мне и крепко обняла. Ячувствовал, что Гоблин пытается утянуть меня в сторону, но не хотел отходить отПэтси, не хотел, чтобы она чувствовала себя такой несчастной. Я велел Гоблинупоцеловать Пэтси.

"Прекрати разговаривать с этой тварью! – закричалаПэтси, мгновенно превращаясь в совершенно другого, слишком хорошо знакомого мнечеловека. – Меня просто убивает, когда ты обращаешься к этой дряни, я дажене могу находиться с тобой рядом, когда ты с ней разговариваешь. А ведь потомговорят, что я плохая мать!"

Я послушно перестал обращаться к Гоблину и целый час, аможет, и больше целовал Пэтси. Мне нравилось сидеть у нее на коленях. Мненравилось, когда она меня качала. От нее хорошо пахло. Мне нравился даже запахее сигареты. Я уже тогда понял своим детским умишком, что теперь все пойдетиначе.

И я понял еще одно. Прильнув к Пэтси, я ощутил что-тотемное, гнетущее, что-то похожее на отчаяние. Мне не раз говорили, что в такомвозрасте я не мог чувствовать ничего подобного, но это не так. Я действительновсем своим существом ощущал ее смятение и потому еще теснее прильнул к Пэтси ине обращал внимания на Гоблина, хотя тот пританцовывал вокруг и тянул меня зарукав.

В тот же вечер Пэтси поднялась сюда посмотреть телевизор сомной, Гоблином и Маленькой Идой, чего раньше никогда не бывало, и мы вместечуть не надорвали от хохота животики, хотя что именно показывали, я сейчас ужене помню. Осталось впечатление только о том, что Пэтси вдруг стала моим другом,а я все время думал о том, какая она милая. Я всегда считал ее оченьсимпатичной. А еще я не перестал любить Папашку. В общем, я так и не сумелвыбрать между двумя дорогими мне людьми.

С того дня мы с Пэтси продолжали обмениваться объятиями ипоцелуями. Такие проявления чувств всегда приветствовались на ферме Блэквуд, итеперь Пэтси тоже подключилась к нашей компании, во всяком случае, если делокасалось меня.

Годам эдак к шести я получил почти полную свободу и ужеотлично знал, что нельзя играть слишком близко к болоту, которое подступало сзапада и юго-запада.

Если бы не Гоблин, моим любимым местом стало бы староекладбище, которое, как я уже говорил, когда-то обожала и моя прапрапрабабушкаВирджиния Ли.

Я уже упоминал, что это место всегда пользовалось особеннымуспехом у гостей, а больше всего им нравилась история о том, как БезумецМанфред, желая доставить удовольствие и успокоить душу Вирджинии Ли,восстановил все до единого надгробия. Рабочие также привели в порядок чугуннуюкладбищенскую ограду с причудливым узором и покрасили ее черной краской, да икаменный остов разрушенной церкви с остроконечной крышей каждый день очищали отлистьев. В этой маленькой церквушке всегда громкое эхо. Я любил заходить туда,произносить "Гоблин!" и слушать, как это имя возвращается ко мне, аГоблин тем временем складывался пополам от беззвучного смеха.

Корни четырех дубов, что растут по периметру, покорежили нетолько часть ограды, но и несколько прямоугольных плит на могилах, но чтоподелать с такими огромными деревьями? Ни один из моих родственников никогда нестал бы рубить деревья, а у этих четырех дубов и вовсе были даже свои имена.

Дуб Вирджинии Ли растет в дальнем конце кладбища, отделяяего от болота, рядом стоит Дуб Манфреда, а с той стороны, что обращена кдому, – Дуб Уильяма и Дуб Оры Ли. Все они невероятно огромные,раскидистые, с могучими, тяжелыми ветвями, клонящимися до самой земли.

Я любил играть там, пока Гоблин не начал свою кампанию.

Мне, должно быть, исполнилось лет семь, когда я впервыеувидел на кладбище привидение. Отчетливо помню, как это произошло. Мы сГоблином резвились, а издалека до нас доносились ритмичные удары – репетировалапоследняя группа Пэтси. Мы играли не на самом кладбище, а возле Дуба Оры Ли,который растет ближе всех к дому. Я как раз пытался взобраться на одну из егодлинных ветвей.

Непонятно почему, но я вдруг повернул голову направо иувидел небольшую группу людей: двух женщин, мужчину и мальчика. Все онимедленно плыли над заброшенными, тесно расположенными могилами. Я даже неиспугался и, кажется, тогда подумал: "Вот, значит, какие они – привидения,о которых все говорят" – и продолжал молча, как завороженный, за ниминаблюдать. Меня поразило, что все они выглядели полупрозрачными и висели надземлей, словно сотканные из воздуха.

Тут их заметил и Гоблин. В первую секунду он не шелохнулся,а только смотрел на них, как и я, не отводя глаз, а потом словно обезумел ипринялся дико жестикулировать, чтобы я спустился с дерева и ушел в дом. К этомувремени я уже выучил язык его жестов, поэтому отлично понял, чего он от менятребует. Но уходить не собирался.

Я уставился на эту группку, дивясь их пустым, ничего невыражающим лицам, бесцветной плоти, простой одежде и тому, что все они смотрелина меня.

Спустившись с дерева, я подошел к чугунной ограде.Призрачное общество по-прежнему глазело на меня, и теперь, вспоминая, японимаю, что их взгляд несколько изменился. Он стал напряженным и дажетребовательным, хотя в то время я, конечно, не знал этих слов.

Постепенно фигуры начали растворяться в воздухе и вскоре, кмоему величайшему разочарованию, совсем исчезли. Я слушал тишину, словно постигкакую-то величайшую тайну, всматривался в ряды могил, а затем перевел взгляд намогучие дубы, и у меня появилась совершенно четкая уверенность, что они всевремя за мной наблюдают, что они видели, как я переглядывался с привидениями, ичто они обладают не только способностью все видеть и сознавать, но исобственным характером.

Тогда эти деревья породили в моей душе настоящий ужас, и,глянув вниз со своего холма на болото, где сгущалась тьма, я вдруг понял, чтогигантские кипарисы тоже живут своей тайной жизнью, за всем следят, все видят ислышат, как видят и слышат только деревья.

У меня закружилась голова. К горлу подступил тошнотворныйкомок. Я увидел, как зашевелились ветви и оттуда очень медленно выплыли те жесамые привидения, такие же бледные и жалкие, как прежде. Они пытливовглядывались в мое лицо, но я упрямо оставался на месте, делая вид, что непонимаю безумной жестикуляции Гоблина, а потом вдруг попятился, споткнулся,чуть не упал и бросился бегом к дому.

Я направился, как всегда, прямиком в кухню, а Гоблин темвременем скакал вприпрыжку рядом.