Я, конечно, не больно ученая была, но умишком своимпрактическим дотумкала, что нужно быстро беременеть и рожать, чтобы Ландау несоскочил.

Он, как оказалось, к моему удивлению, был девственником. Ноя сообразила, что он не ханжа, а просто очень осторожный, не позволял себеничего и ни с кем, чтобы не быть обязанным. Терпел-терпел, а когда терпениекончилось, тут и я случайно подвернулась, попалась на глаза. А могла бы на моемместе оказаться и любая другая. Мне просто повезло, и надо было торопиться,пока не появилась какая-нибудь еще более красивая девица на его небосклоне. Онбыл из такой семьи, попасть в которую мечтала бы каждая. Бабка – какая-тонемыслимая профессорша, Ландау живет с ней в самом центре Москвы в огромнойквартире с высоченными потолками и старинной антикварной мебелью, кроме того, унего есть и собственная квартира, двухкомнатная, в престижном районе. Отец тожекакая-то шишка, работает где-то далеко, появляется редко, так что болезненныйпо тем временам квартирный вопрос у молодой семьи решался без проблем.

Ну и, конечно же, я была влюблена в него как кошка. Помимоудобств, которые сулил такой брак, наличествовали еще и чувства. Он был такимкрасивым, таким умным, таким необыкновенным, говорил свободно на двух языках,играл на рояле сложную, непонятную мне музыку, писал маслом портреты и сувлечением читал книги, в которых я не могла понять и двух слов.

Мне удалось женить его на себе в конце второго курса.

Когда заявление в загс было уже подано, а моя беременностьнасчитывала два с половиной месяца, я осторожно спросила, как его семьяотносится ко мне и к нашему решению пожениться. Ландау усмехнулся и сказал:

– Когда-то моя мама вышла замуж точно так же. Семьябыла против, но мама настояла на своем, и появился я.

Сначала я не поняла, о чем это он. И только спустя нескольколет до меня дошло, что он имел в виду. Ландау безумно любил свою покойную мать,чтил ее память и считал ее жизнь и поступки образцом для подражания. Правда,как выяснилось впоследствии, не во всем. Это, собственно говоря, и стало темкамнем преткновения, о который я расшибла себе лоб.

На третьем курсе я ушла в декрет и оформила академическийотпуск. Когда родился сын, Ландау так радовался, что мне казалось, нашему бракуничто не угрожает и угрожать не может. Если отец так любит ребенка, он ни зачто не бросит его. До конца лета жизнь наша была безоблачной и счастливой, мужпомогал мне изо всех сил, нянчил ребенка, вставал к нему по ночам, ходил запродуктами, и все такое. А в конце августа страшно изумился, поняв, что я и несобираюсь приступать к учебе.

– Ты должна учиться, – говорил он. – С сыномнам поможет бабушка, она еще полна сил. Отдадим его в ясли на пятидневку.

Но я уперлась и не соглашалась ни в какую. Уже был закон, покоторому можно было сидеть с ребенком до трех лет и не считаться тунеядкой. Ктому времени я знала достаточно о судьбе его матери, поэтому использовала ее вкачестве аргумента.

– В яслях мальчика испортят, – доказывалая, – даже твоя мама это понимала, поэтому и устроилась на работу поближе ктебе. Ты же не хочешь, чтобы наш ребенок вырос больным и умственнонедоразвитым?

Я, конечно, совсем не была уверена в том, что говорю, и ясама, и муж прошли через ясли, и ничего с нами не случилось, но я стараласьвкладывать в свои слова как можно больше убежденности, потому что хотела сидетьдома и стирать пеленки. А вовсе не учиться в этом дурацком институте.

Мы ругались с ним примерно с неделю, потом Ландау нехотяуступил, взяв с меня клятвенное обещание, что, как только сыну исполнится тригода и он пойдет в садик, я восстановлюсь в институте. До этого было ещедалеко, и я легко согласилась.

За три года, которые промелькнули как-то уж очень быстро, японяла, что рождена быть домохозяйкой. Мне нравилось заниматься домом, варитьборщи, печь пироги, шить сыну одежду (то, что продавалось в магазинах, былостыдно даже в руки брать, не то что надевать на любимое чадо), мыть полы ипротирать, стоя на стремянке, пыль на книжных полках, высившихся до самогопотолка. Бабушка мужа недавно умерла, и я осталась полноправной хозяйкой вогромной квартире, вылизывать и обустраивать которую мне доставляло несказанноеудовольствие. Почему-то Ландау не хотел, чтобы мы переезжали в егодвухкомнатную квартиру, и после свадьбы мы так и жили с его бабкой, которую япобаивалась и не любила. Впрочем, и старуха меня не особо жаловала, так что сее кончиной я вздохнула свободнее и решила, что вот теперь и начнется настоящаяжизнь. Могла ли я, безграмотная девчонка из коммуналки в Марьиной Роще, дажемечтать о том, что буду жить в такой квартире и иметь такого мужа! Иногда мечтысбываются, но, когда случается то, о чем даже в голову не приходит мечтать, этоуж вообще…

К тому моменту, когда сыну исполнилось три года, Ландау,оправдывая свое прозвище, стал кандидатом наук. Все носились с ним как списаной торбой, прочили блестящее будущее и называли надеждой советскойоборонной промышленности. Его назначили на хорошую должность и дали такуюзарплату, что я могла больше никогда не работать. Но работать надо было, чтобыза тунеядство не привлекли. Пришлось устраиваться на полставки лаборанткой вближайшую к дому контору, бумажки печатать. О том, чтобы работать полныйрабочий день, у меня и в мыслях не было: надо заниматься домом и ребенком.

Реакция мужа на мой выход на работу была неожиданной.

– Ничего страшного, – покровительственно заявилон, – это же только на пару месяцев. Поработаешь до Нового года, а тамвторой семестр начнется, будешь учиться.

– Какой второй семестр? – удивилась я.

Я уже успела основательно забыть свои обещания насчет учебы,тем более что Ландау после той ссоры ни разу к разговору об институте невозвращался.

– Второй семестр в институте. Ты, правда, уходила вдекрет с первого семестра, но это не страшно, я тебя подготовлю, сдашьэкстерном экзамены за первый семестр третьего курса, а с февраля, как раз послезимней сессии, начнешь ходить на занятия. Завтра же поезжай в институт и напишизаявление с просьбой восстановить тебя. Не забудь все документы взять с собой.

Я прямо дар речи потеряла. Он что, с ума сошел? Я дажеприблизительно не помню, чему меня за два первых года в институте выучили, а онхочет, чтобы я начала учиться прямо с третьего курса.

– Пожалуйста, – с готовностью согласилсямуж, – поступай заново в другой институт, или в том же самомвосстанавливайся на первый курс. Если ты боишься экзаменов – так выбрось это изголовы, я подготовлю тебя к любым экзаменам, хоть по химии, хоть по истории,хоть по иностранному языку.

Только учись.

Он был так серьезен, что я поняла: дело швах. Отговоркамимне не обойтись, у него на все найдется ответ. У меня не хватало смелостипризнаться, что я вообще не хочу учиться, и я решила немного потянуть время,прикармливая своего гениального Ландау обещаниями пойти куда надо и всесделать, чтобы с февраля продолжить учебу. До февраля еще дожить надо было.