Но февраль наступил, и, когда выяснилось, что в институте яне восстановилась, дошло до скандала. Муж кричал, я плакала. Ребенок,естественно, тоже плакал, потому что не понимал, из-за чего стоит такой шум.

Я выпросила себе еще год.

– Вымолила, выплакала. Он дал мне этот год и пригрозилвсеми карами небесными, если я опять останусь дома.

Но и этот год прошел. Пришлось набраться храбрости и честнопризнаться мужу, что я не хочу учиться. НЕ ХОЧУ. И не буду ни за какиековрижки. Я хочу сидеть дома, работать на полставки, если уж закон этоготребует, и быть ПРОСТО ЖЕНОЙ и МАТЕРЬЮ. Почему это нельзя? Кто сказал, чтодолжна быть с высшим образованием?

– Я сказал, – ответил муж. – У меня не можетбыть просто жены, а моему ребенку не нужна просто мать. Ты должна быть достойнанашей семьи, а в роду Данилевичей-Лисовских все имели хорошее образование ибыли лучшими в своей профессии.

– Но почему Я должна быть достойна ТВОЕЙ семьи? –спрашивала я. – Твоя семья – это твоя семья, со всеми своими тараканами, ая – это я. Дай мне жить моей собственной жизнью. Я не могу быть похожа на твоюполоумную бабку, которая знала хренову тучу языков, даже никому не нужныйдревнегреческий.

Зато я умею так готовить жаркое и печь пироги, как не умелани одна женщина в твоем роду, можешь мне поверить.

Мне хотелось обратить все в шутку, но с каждым разом этостановилось все труднее и труднее. Ландау в конце концов объяснил мне, что ямогу быть какой угодно и жить какой угодно жизнью, но если я хочу оставатьсяего женой, то я должна быть достойна. И его бессмертного рода, уходящегокорнями во времена мамонтов и динозавров, и его самого как достойногопредставителя этой семьи.

– Я сделал все от меня зависящее, чтобы быть достойнымпамяти моей матери. И я просто не имею права жить в семье, которая несоответствует требованиям наших традиций.

– Но ведь твоя мама работала нянечкой ивоспитательницей, она вовсе не была академиком, – я еще пыталасьсопротивляться, – а ты же не считаешь ее недостойной. Наоборот, тыгордишься ею и хочешь быть достойным ее памяти.

Если она могла себе позволить жить так, то почему я не могу?

Муж побагровел и сжал кулаки. Я думала, он меня сейчасприбьет, как букашку. Но он сдержался.

– Не смей равнять себя с моей матерью. Она получилавысшее образование и готова была продолжать научную работу, как только янемного подрасту. Она любила свою профессию и мечтала о том, чтобы посвятить ейвсю свою жизнь и стать первой и уникальной в своем деле. Мамасовершенствовалась в своей профессии даже тогда, когда сидела со мной дома, итолько благодаря этому я стал тем, чем стал. Она не виновата, что ей пришлосьумереть, не дожив до того дня, когда можно будет меня отпустить в свободноеплавание. А ты – совсем другое дело. Ты вообще не хочешь учиться, ты больнаумственной ленью – Ты даже думать не хочешь, ты хочешь только руками работать.Уникальных домохозяек в нашей стране нет. Мне не нужна такая жена. В последнийраз предлагаю тебе подумать и решить: или ты получаешь образование и всерьеззанимаешься своей профессией, или мы расстаемся.

Стена оказалась непробиваемой. Я еще питала какие-то надеждына то, что он или одумается, или просто махнет рукой на попытки сделать из менято, что ему хотелось, и примет то, что есть. Однако любимый супруг началпланомерно выживать меня. Нет, он не бил меня и ничего такого не делал, онпросто ясно давал мне понять.

Однажды к нам должны были прийти гости. Правильнее, как ятеперь понимаю, было бы сказать «к нему», но тогда я еще не вполне прозрела ипотому наивно думала, что «к нам». Ландау уже был доктором наук и каким-то тамлауреатом, и в гости званы были крупные деятели, профессора, академики иначальники.

Прием по случаю получения мужем не то очередного звания, нето очередной премии. Я, конечно, разволновалась: как их принять, чтоприготовить, как стол накрыть, что надеть, как причесаться. За все годы, что мыжили вместе, это был первый такой ответственный прием. Я даже книжкиспециальные полистала насчет коктейлей и как их подавать. Короче, в лепешкусобиралась разбиться, но не осрамиться.

В общем, стол я приготовила – загляденье и объеденье,американского президента не стыдно пригласить. Стала я наряды примерять, ивыяснилось, что я после родов и домашних пирогов ни во что нарядное не влезаю.Все наряды шились раньше, до замужества, а потом я в основном в брюках дасвитерах ходила. Брюки, конечно, фирменные, дорогущие, из-за границыпривезенные, но ведь я в них уж сколько по магазинам да на работу пробегала.Мне и в голову не приходило вставать на весы, уверена была, что раз я спортомвсю жизнь занималась, то мне полнота не грозит. Не то чтобы я раздалась донеприличия, нет, в зеркало когда смотрелась, казалось, что фигура осталасьпрежней. АН нет, чуть-чуть расползлась, глазу-то незаметно, а платью – дажеочень.

Расстроилась я до невозможности, мужу говорю:

– Может, мне быстренько слетать в ГУМ, платье новоекупить?

А он так удивился!

– Ты что, – говорит, – зачем тебе платье?

– Ну как же, а гости? В чем выйти-то? Не в джинсах же?

– А ты что, собралась с гостями сидеть?

Мне все не верится, я как дура на своем стою, хотя другаядавно бы уже поняла, что к чему.

– Но ведь я твоя жена, а это – мой дом, и я егохозяйка.

– Не выдумывай, – оборвал меня Ландау. –Подашь на стол и можешь быть свободна. Пойдешь лучше с сыном займешься. Как япредставлю тебя в качестве своей жены? Ты же безграмотная, необразованная, ты идвух слов в нашем разговоре не поймешь. Мне будет стыдно за тебя. Не хочусрамиться перед коллегами и начальниками.

Я будто оплеуху получила. Все стало предельно ясно. Жальбыло расставаться со сказкой, уж очень славно все начиналось, и казалось, концаэтому счастью не будет, и вот тебе, пожалуйста… Я решила гордость на времяспрятать и еще поцарапаться в борьбе за семейную жизнь. А вдруг, думала, что-тоизменится, переломится.

Проссорившись и проскандалив еще несколько месяцев, мырасстались. Ландау отдал мне ту двухкомнатную квартиру, в которой не хотел житьсам. Я, честно признаться, рассчитывала на его благородство и думала, что онменя оставит в роскошной бабкиной квартире, а сам переедет в «двушку», все-такион один, а я – с ребенком, но не тут-то было. Да ладно, мне ли жаловаться…

Второй его жене, насколько я знаю, пришлось куда хуже.

СТАСОВ

Интересно, эта гостевая полоса в нашем доме надолго? Сегодняя застал все тех же: очаровательная Иришка в узких соблазнительных брючкахисполняла роль хозяйки, Мишаня Доценко, вырядившийся в какой-то невероятный постепени модности джемпер, блистал остроумием, только вместо соседа Котофеича застолом восседал Сережка Зарубин, опер из Центрального округа. Я знал его совсеммало, видел до этого всего один раз, но Аська сильно хвалила мальчишку, имлетом довелось вместе дело раскручивать. Диспозиция войск была прозрачной какстекло: Доценко уже поплыл от Ирочкиных достоинств и придумал какой-тоинформационный повод, чтобы заявиться в гости. Зарубина же он притащил в качествеподтверждения невинности своих намерений, и вот тут крылась большая Мишенькинаошибка. Ибо Сережа, как мне известно, был холостяком, причем вовсе незакоренелым, то есть вполне пригодным для вступления в брак. И глупый Мишкасвоими руками (или в собственном кармане?) принес в дом к своей избраннице этупороховую бочку, на которой теперь сам же и вынужден сидеть. У Сережи естьтолько один недостаток – ростом не вышел, но в случае с нашей миниатюрнойИруськой это не препятствие, ниже ее могут быть только лилипуты. Непременныйэлемент мизансцены – Гришка – торжественно восседает на руках у Зарубина,изучая степень крепости ниток, которыми пришиты пуговицы на его рубашке.Ребенок явно больше доверяет Сереге, и Мишане следует обратить на это особоевнимание, если он хочет добиться успеха.