– Ну и ум у вас! – заметила миссис Оливер. – Просто какие-токренделя выделывает. Я хочу сказать, что все это, вместе взятое, никакпроизойти не могло.

– В том-то и соль. Слишком много разных систем. Какаяотвечает требованиям? Эта девочка, Норма, уезжает из дома и поселяется вЛондоне. Она, как вы мне сообщили, живет третьей в квартире с двумя другимидевушками. Опять-таки что-то начинает складываться в какую-то систему.Остальные две ей совсем чужие. Но что же я узнаю? Клодия Риис-Холленд – личнаясекретарша отца Нормы Рестарик. Еще звено. Что это – случайность? Или частицасистемы? Вторая, узнаю я от вас, позирует как натурщица и знакома с молодымчеловеком, которого вы называете Павлином и в которого влюблена Норма. Сновазвено. Еще звенья. А какую роль Дэвид – Павлин – играет во всем этом? Любит лион Норму? Как будто да. Ее родителям это очень не нравится, что, впрочем,только естественно.

– А странно, что Клодия Риис-Холленд оказалась секретаршейРестарика, – задумчиво произнесла миссис Оливер. – Насколько я могу судить, онавеликолепно справляется со всем, за что бы ни взялась. Может быть, это онавыбросила женщину из окна на седьмом этаже?

Пуаро медленно повернулся к ней всем телом.

– Что вы сказали? – спросил он напряженно. – Что вы сказали?

– Ну, кто-то из жильцов дома… Я даже фамилии ее не знаю, ноона выпала из окна – или выбросилась. Из окна седьмого этажа. И разбиласьнасмерть.

– И вы мне ни слова не сказали? – с упреком произнес Пуароголосом, который повысился на два тона и стал суровым.

Миссис Оливер посмотрела на него с изумлением.

– Я не понимаю, о чем вы?

– О чем я? О смерти, вот о чем. Я прошу вас рассказать мне осмерти. А вы говорите, что никаких смертей не было. Вам на память приходиттолько попытка отравления. А смерть есть. Смерть в… как называются эти корпуса?

– Бородин-Меншенс.

– Да-да. А когда это случилось?

– Самоубийство? Или что это было? По-моему… да… по-моему, занеделю до того, как я там побывала.

– Великолепно. А как вы о нем узнали?

– Мне сказал молочник.

– Молочник, mon Dieu![17]

– Ну, он просто был в разговорчивом настроении, – объясниламиссис Оливер. – В сущности, очень печально. Случилось это среди бела дня,вернее, рано утром, если не ошибаюсь.

– Как ее звали?

– Понятия не имею. По-моему, он ее никак не называл.

– Молодая, пожилая, старая?

– Ну-у… – Миссис Оливер напрягла память. – Прямо он еевозраста не упомянул. Около пятидесяти, вот что он, кажется, сказал.

– Так-так. Знакомая их всех или одной из них?

– Откуда я знаю? Никто про это ничего не говорил.

– А вы не подумали сказать мне!

– Нет, право же, мосье Пуаро, я не вижу, какое это можетиметь отношение к делу… Ну, наверное, может, но никто ничего такого не говорили не вспоминал.

– Но это же звено! Есть эта девочка, Норма, и она живет вдоме, и там кто-то кончает с собой (насколько я понял, таково общеевпечатление). То есть какая-то женщина выбрасывается или падает из окнаседьмого этажа и разбивается насмерть. А дальше? Несколько дней спустя этадевочка, Норма, услышав, как вы говорили про меня, является ко мне и говорит, чтобоится, не совершила ли она убийства. Да, видимо, вот оно – мое искомоеубийство.

Миссис Оливер хотела было сказать «вздор», но не решилась.Хотя и осталась при своем мнении.

– Следовательно, вот тот факт, которого мне не хватало. И онсвяжет все воедино! Да-да. Я пока еще не знаю, как именно, но это так. Мне надоподумать. Мне необходимо подумать. Я должен вернуться домой и думать, думать,пока все звенья медленно не образуют единого целого. Ведь это звено,несомненно, центральное, которое их все и соединяет… Да! Наконец-то! Наконец-тоя пойму, как мне следует действовать. – Он встал, добавил: – Adieu, chère madame![18] – и поспешил вон из комнаты.

Миссис Оливер дала волю своим чувствам.

– Вздор! – объявила она пустой комнате. – Полнейший вздор!Четыре таблетки аспирина разом – это ничего или все-таки многовато?

У локтя Эркюля Пуаро стояла чашка с ячменным отваром,который приготовил ему Джордж. Он прихлебывал отвар и размышлял. Размышлял онособым, присущим только ему способом: отбирая мысли, как отбирают кубики схитрыми кусочками загадочной картинки. Мало-помалу они сложатся в нужномпорядке, и картина станет ясной и законченной. Но пока надо было произвести предварительныйотбор, отделить существенное от постороннего. Он сделал глоток, поставил чашку,положил ладони на ручки кресла и мысленно перебрал по очереди неясные фрагментысвоей загадочной картинки. Когда он определит их все, то начнет их складывать.Кусочки неба, кусочки зеленого склона или желтые кусочки с полосками, как шкуратигра…

Его ноги в лакированных туфлях мучительно ноют. Он начал сэтого. Он идет по дороге, указанной ему его добрым другом миссис Оливер.Мачеха. Он увидел свою руку, открывающую калитку. Женщина обернулась, женщина,наклонявшая голову над кустом роз, срезая засохшие веточки, обернулась ипосмотрела на него. Что это ему дает? Абсолютно ничего. Золотистая голова,золотистая, как ржаное поле, с локонами и буклями, уложенными в прическу,несколько напоминающую прическу миссис Оливер. Он чуть улыбнулся. Но прическаМэри Рестарик была куда аккуратней, чем прическа миссис Оливер даже в самыеблагоприятные минуты. Золотая рамка, оттеняющая лицо и, пожалуй, чуть для неговеликоватая. Он вспомнил, что, по словам сэра Родрика, она вынуждена носитьпарик – следствие тяжелой болезни. Печально для молодой женщины. Действительно,голова Мэри Рестарик выглядела – теперь, когда он начал это обдумывать, –какой-то утяжеленной, слишком уж неизменной, слишком безупречно причесанной. Онпоразмыслил над париком Мэри Рестарик (если это был парик: неизвестно,насколько можно полагаться на слова сэра Родрика!). Он взвесил, нет ли у парикатех или иных следствий, – на случай, если они окажутся значимыми. Перебрал впамяти их разговор. Было ли сказано что-нибудь имеющее важность? И решил, что,видимо, нет. Он вспомнил комнату, в которую вошел с ней. Безликая комната вчужом доме, где они поселились. Два портрета на стене. Портрет женщины всеребристо-сером платье. Узкие, плотно сжатые губы. Каштановые волосы спроседью. Первая миссис Рестарик. Видимо, она была старше мужа. Его портрет настене напротив. Очень недурные портреты. Лансбергер был отличным портретистом.Его мысли вернулись к портрету мужа. В тот первый день он не разглядел еготолком, но потом, в служебном кабинете Рестарика…