и развитии же событий, где бы я раньше дала тебе отпор по полной и не терпела тебя… и все то… до этого бы не дошло?!

— Кто тебе такую глупость сказал? — Изумился вновь наигранно блондин и уже громче, прямо-таки и ей же в лицо весело рассмеялся: ее же искренне неприкрытой наивности, выраженной не только в словах и на лице, но и энергетически — во всклокоченной и согретой солнцем после только-только осуществленного покоса траве. — Дошло бы! Как нет? Но и опять же… и снова… рань-ше! Да и еще как… Не раз бы и не два — еще дошло. И доходило бы… А вот что не ныкались бы мы по всей гостиной и кухне… с другими и чужими комнатами, как сейчас все, например… это да. Это уж точно!

— А! То есть — не ныкались бы, да? — Не унималась все брюнетка, краснея, задыхаясь и почти же что выдыхаясь от своего же сиренево-травяного всплеска, но все еще крутясь и, как бы иронично сейчас ни звучало, как и все тот же уж на сковородке. — Не скрывались бы вообще, да? Совсем?! Ты и… В принципе!

— Ну, не там и не в них… как минимум, а и в моей же комнате как максимум… Прекращай! — Прижался уже и своей же головой к ее, лоб ко лбу, парень, смотря прямо и точно в ее же глаза, в потемневшие сейчас, как и почти у него же самого, хоть и еще немного свои-ее карие глаза. — Иначе я найду остатки муки, дообваляю тебя же в ней окончательно и засуну в печь! Поверь, хуже от этого — не станет. Ни ты, ни… что. А только лишь лучше и еще же вкуснее! Хотя и казалось бы, да, куда? Но и только лишь все — откуда! И даже имя этому есть… Хоть и с ним же — все оказалось куда проще, чем с названием. Кхм-кхм… «Прин-цесса», м? Пирожки «Прин…».

— Не называй меня так! — Взбрыкнула последний раз девушка и отвернулась, но уже и не столько играючи, что и не казалось же еще таковым поначалу, но и в сравнении же уже с этим, последним ходом если уж и не принцессы, то королевы, все так и оказалось: обидно-обидчиво и с отведенным же взглядом в сторону двери.

— На меня… — ноль внимания, фунт презрения. А он просто сделал шаг не по прямой, в который уже раз ознаменовав для себя же самого тем самым расстрел себя же для нее по всем его и ее же фронтам. Но и, ничего же, жив еще. А все и почему? Потому что все это происходило и происходит по большей части — внутри нее же самой. Как и минное же поле ее болевых под его же ногами, что не подрывает его, зато ее. А еще и потому, что очередной же ее отказ от него, как и его же язык без костей на автопилоте и по инерции, стал прикрытием очередного же ее собственного шага от него как правильное решение и тут же к нему как ошибка. — Посмотри… пожалуйста… на меня, София!

И вновь без какого-либо желания, но и все-таки же подчинившись, не на приказ и требование уже, а на просьбу и прошение, хоть и боясь все еще до последнего увидеть сожаление за сказанное собой-им же в его же глазах, уж лучше очередной стеб и издевка, она все же повернулась обратно и посмотрела напротив себя, увидев его, но и, правда, лишь ненадолго, ровно как и сам же его проникновенно чистый синий взгляд. Ведь и сколько б раз они между собой об этом ни говорили и ни обещались не возвращаться к этой теме, столько же раз он делал все наоборот для нее и, срываясь же на эмоциях и чувствах, а там и ощущениях, называл же ее так, а не иначе, вновь и вновь, зная же при этом — как она отреагирует, но продолжал искусно гнуть свою линию в этом. Стараясь же и не столько досадить ей этим, сколько привнести новый смысл в это ее прозвище — для нее же самой и вновь со стороны: он же просто не видел в нем ничего уничижительного и унижающего, да и вовсе негативного, что, в свою очередь, видела вновь лишь она. Да и как даже в той же самой прихожей и тогда, когда они ругались, она сама коверкала это слово и выдавала же все это за его, когда же он всегда держался своего лишь положительного контекста в этом, как и всего же того, что привносил в их жизнь сам Александр: он же первый и начал ее так называть, порой и обмолвливаясь таким образом о ней и с ним, как и ними же всеми, ну, а он просто перенял это себе и в себя, как и чуть ли не единственное светлое, что было от нее и о ней в нем же самом. Постепенно еще и повторяя же из раза в раз, набирая на него все новые и новые лучи — собирая и в сам свет, в поток света и против ее же и его же тьмы в этом. И верил же в него — до последнего и победного, стараясь заставить поверь в это и ее же саму, разуверив уже в ее же, как свое. Как когда-то и он же сам поверил в эту возможность, в возможность существования этого же света: как в ней, так и в себе-нем, по большей же части — как раз и из-за нее. И просто должен, обязан был теперь образумить и ее саму, добавляя прозвище в их диалоги, пока она артачилась, фыркала и хныкала, но рано или поздно — просто должна, обязана была и сама признать это, как и его же победу в этом над собой-ней и с ее же все помощью, безусловно, как и свою-ее же победу, в свою же очередь, с помощью уже него. Собственно же, как и в том, что, если она вновь начнет бегать от него своими глазами, он вновь будет на несколько взглядов впереди, как и в соревновании между пешим подъемом-спуском по лестнице и на лифте, куда бы она ни взглянула — он будет уже там и если не минуту, то две, а там и три уже ждать ее и дождется же, как здесь и сейчас же все: где он, только поймав ее взгляд своим и