Квартира двести семьдесят пять оказалась всамом конце коридора. Я позвонила один раз, потом другой, третий – тишина. Домаявно никого не было. Из-под двери немилосердно дуло, скорей; всего в помещенииоткрыты форточки. Ну и что делать? Куда все подевались?

Постояв минуту в задумчивости, я вытащилаключи. Войду внутрь, оставлю на видном месте сумку и напишу записку. Замок былсамой простой конструкции, такой и пальцем открыть можно. Я втиснулась вузенький темный коридорчик и громко крикнула:

– Есть кто дома?

В ответ – ни звука. Только слышно, как в кухнекапает из крана вода. Нашарив рукой выключатель, я надавила на панель: раздалсятихий щелчок, и свет экономной 40-ваттной лампочки осветил маленькую вешалку.Крючки пустые, внизу только одна пара сильно поношенных красных тапочек. Снявдля порядка сапоги и куртку, я пошла бродить по квартире и с первых же минутпоняла, что жила Катюша одна.

Комнат было всего две. Одна побольше, очевидногостиная. Диван, два кресла, болгарская “стенка”, простенький отечественныйтелевизор. На полках – тьма дамских романов: “Любовь слепа”, “Люби меня вечно”,“Страстная маркиза”. Да, очевидно, бедняга не имела любовника. Потертый палас исамые простые занавески довершали сей убогий пейзаж.

Вторая комната поменьше. Тут тоже стоял диван,большой гардероб, висело несколько полок с учебниками по автоделу.

В кухне, микроскопической, но до невероятностиаккуратной, тосковал на плите слегка оббитый чайник. В шкафчиках – минимумпосуды. Да, ужасная, неприкрытая бедность. На столе лежал конверт. Я погляделана обратный адрес: город Пожаров, седьмой отряд, Виноградову Роману Ивановичу,УУ2167.

Понятно. У бедной Катюши сын отбывал срок назоне. Пальцы сами вытащили письмо, глаза побежали по тексту. “Дорогая мамочка.Передачу получил. Большое спасибо, но не надо так тратиться. В другой развместо шоколадных конфет пришли карамелек, лучше сигарет побольше. А ещепередай кусок мыла, пару носков и несколько футболок. Жду не дождусь, когда тыприедешь на свидание. Очень волнуюсь о твоем здоровье. Мамулечка, нерасстраивайся, справедливость восторжествует, Виолетта сдохнет, а меняосвободят. Жду писем. Рома”. Я медленно сложила письмо и сунула в карман. Жальпарнишку. Всего двадцать лет – и уже в тюрьму попал. Интересно, сообщилипареньку о смерти матери? И что с ним теперь будет? Судя по всему, у Романаникого, кроме мамы, нет. На письме стояла дата – 3 апреля, а сегодня 16 мая. Непохоже, что мальчишка настоящий уголовник, о матери беспокоится. Что же это заВиолетта такая?

Домой я приехала к двум часам. Аркадий как разопустил ложку в суп.

– Мать, где шлялась? – спросил он строгимголосом.

– Тебе надо было становиться неадвокатом, а прокурором, – парировала я. Кешка захихикал.

– Ну уж нет, прокурору, бедняге, гдезаработать, разве что взятки брать. А нам, адвокатам, хватает на хлеб скотлеткой.

Я вздохнула. Кешка совсем недавно получилдиплом и за спиной имел пока одно, правда успешное, дело. Подзащитный – мелкий,неудачливый жулик – еле-еле наскреб триста долларов на гонорар “Перри Мейсону”.Смехотворная сумма, но Аркадий раздулся от гордости, как индюк. Впрочем, лихабеда начало, не все ведь сразу стали Генри Резниками.

– Кешик, а где можно узнать адресколонии?

– В ГУИНе, – пробормотал юрист с набитымртом, – Главном управлении исполнения наказаний, на Бронной, возле“Макдоналдса”, а зачем тебе?

По счастью, в этот момент в столовую влетелаМаня, моя дочь и сестра Аркадия. Хотя называть Аркадия и Маню родственниками –неверно. Кешка на самом деле приходился сыном моему первому мужу, но приразводе почему-то остался со мной. Марусю принесло мне четвертое замужество. Мыс ее отцом Андрюшей Куловым прожили всего ничего – меньше двух лет. Потом он сновой женой собрался эмигрировать в Америку. У моей заместительницы оказаласьвосьмимесячная дочь. “Ну не тащить же младенца с собой, незнамо куда, –рассуждал Андрюшка. – Дашка, будь человеком, пригляди за девчонкоймесячишко-другой. Как устроимся, заберем”.

С тех пор прошло тринадцать лет. За эти годыиз маленького провинциального городка Юм штата Айова пришло только одно письмо.Андрей сообщал, что Машина мать умерла, он женился вновь и ребенок ему ни кчему. В конверте лежало свидетельство о смерти. Целый год я оббивала порогиразных учреждений, добиваясь разрешения на удочерение. Когда Марусе исполнилосьдвенадцать лет, мы с Кешкой рассказали ей правду. Маня фыркнула, дернулаплечиком и заявила:

– Совершенно все равно, из какого животая выползла на свет, мамуля.

С тех пор вопрос больше не поднимался никогда.Не слишком близкие знакомые порой удивляются, до чего не похожи друг на другамои дети. Кешка – высокий, худой, с журавлиными ногами. Его каштановые волосывьются картинными кудрями, глаза необычного орехового оттенка. В детстве он доводилнас с Наташкой почти до обморока, отказываясь от любой еды. На какие толькоухищрения мы не пускались: делали мышей из яиц и хлеба, плясали перед ним засъеденную кашу, надевали старую бабушкину шубу и бегали по кухне начетвереньках, изображая тигра. Все без толку. Один раз решили оставить его впокое. Не ест, и ладно – в конце концов проголодается. Через три дня подвелиитог – за все время мальчик уложил в желудок два яблока и калорийную булочку.Просто кошмар!

Маня – полная противоположность. Толстенькаяблондиночка с огромными голубыми глазами. Ест она, как молодой волчонок, – всеподряд, и побольше, пожалуйста. Никакие доводы в пользу стройной, красивойфигуры на нее не действуют. На письменном столе громоздятся пустые пакетыиз-под чипсов и банановые шкурки. Больше всего девочка любит лакомитьсячем-нибудь вкусненьким перед сном, в кровати. Наша сверхаккуратная домработницаИрка только вздыхает, глядя на вымазанные шоколадом наволочки и пододеяльники.Кешка разговаривает тихим голосом, а Маня всегда кричит. Сын любит лечь околодесяти и встать в восемь, Маруська до двенадцати читает книжки и, если неразбудить, продрыхнет до часу дня. Полярно разные во всем, они нежно любят другдруга.

– Мамусечка, – заорала Манюня, – как тысебя чувствуешь?

– Прекрасно, детка!

– Знаешь что, – возвестила дочь, азартноработая ложкой, – нам в Ветеринарной академии сказали, что онкология не болит ине чешется, так что у тебя точно липома, отрежут – и все.

Я содрогнулась. Совершенно не хочу, чтобы отменя что-нибудь отрезали, даже липому! В столовую легким шагом вошла Ольга,жена Аркашки. Зайчик, так зовут женщину домашние, сурово взглянула на мужа игневно спросила:

– Кто разрешил Ваньке съесть целуюшоколадку?

Аркашка смущенно заерзал на стуле, потомпопробовал подлизаться к супруге: