— Да тише ты, не ори!

— Да вон смотри! Ты что, не узнаешь его?!

— А мне тоже говорили, что он будет, но я даже…

— Он же ни разу не приезжал за все пятнадцать лет!..

— А зачем ему приезжать, на тебя посмотреть, что ли?

— Да тихо, говорю же!.. Неприлично, вы что, не понимаете?!

— Да ладно, можно подумать, что он нас слышит! Ему до нас идела-то никакого нет!

— Ему, может, и нет, а охране есть! Вон косится!..Моментально в морду даст!

Потапов услышал, как охранник за его спиной тихонькохмыкнул. Такие диалоги-монологи, а также более широкоформатные обсуждения — стем или иным отклонением от услышанного текста они выслушивали регулярно.

У Совета Федерации. У родного министерства. В концертномзале “Россия”, когда Потапов посещал “Песню года”. Сам бы он никогда в жизнитуда не пошел, но его матери хотелось…

— Возвращайся в машину, — сказал Потапов охраннику, —говорил же я, нечего со мной таскаться!..

— Положено, Дмитрий Юрьевич, — пробормотал из-за его плечаохранник.

Уходить в машину ему не хотелось. Что там делать в этоймашине! Три часа кряду кроссворды разгадывать? От радио уже башка трещит, и откроссвордов в глазах темно. Развлечений никаких. И министр какой-то чудной — заруль норовит сам сесть, охрану все время по домам отправляет. Никакого уваженияк статусу. Вот прежний министр был!.. Тот… да. Тот посерьезней был начальник. Вего присутствии даже сидеть нельзя было. А этот… Что за начальник! Так, мелюзгакакая-то.

Впрочем, охрана относилась к Потапову неплохо. Он не слишкомих загружал, вернее, совсем не загружал, всегда отпускал, если они отпрашивались“по делам”, по ночам почти никогда не шлялся, если застревал в ресторанах и набанкетах, предупреждал или вообще отправлял по домам, хоть это было и “неположено”.

Потапов поднялся на школьное крыльцо — жидкая толпа курящихразом повернула головы в его сторону, и разговоры все смолкли, и глазазагорелись, и, словно ветерок, потянулась с той стороны тоненькая, но весьмаосязаемая струйка любопытства.

Ох-хо-хо…

Именно за это Потапов ненавидел свою работу.

Он был растиражирован “средствами массовой информации” дотакой степени, что подчас не знал, где он сам, настоящий Потапов, а гдевыдуманный этими самыми растреклятыми “средствами”. Да еще охрана, доставшаясяему в наследство от его предшественника, по слухам, человека строгого, носправедливого, вполне осознающего два своих места — место под солнцем и место вистории родной державы!

Потапов свое место в истории пока не осознавал и смутноподозревал, что не осознает никогда, по крайней мере, в такой степени, когдатребовалась личная охрана, два сменных шофера, отдельная буфетчица с отдельнымибутербродами, отдельная дорога на отдельную дачу за отдельным забором и такдалее.

Не то чтобы Потапов был воинствующий демократ или член сектыпо борьбе с привилегиями, просто у него имелись в наличии… здравый смысл ичувство юмора, нахально вылезавшее как раз в тот момент, когда он был уже почтиготов осознать это самое собственное место в истории. Чувство юмора мешало егоосознанию, и оно опять откладывалось на неопределенный срок.

Потапов неприязненно покосился на смолкшую толпу, не зная,то ли ему здороваться, то ли не здороваться — знакомых лиц он там пока невидел.

Господи, зачем его понесло в эту школу, на эту “встречудрузей”! Дел на работе особенных не было, сидел бы сейчас на даче, пил пиво ителевизор смотрел! Или к родителям бы съездил! И Зоя должна звонить. Она ужедома и, наверное, гадает, где он сейчас, ее драгоценный Потапов, какие важныегосударственные вопросы решает…

— Здравствуйте, Дмитрий Юрьевич, — неестественным голосомпоздоровался с ним кто-то из толпы.

— Здравствуйте, — буркнул он. Охранник распахнул перед нимоблезлую школьную дверь.

Это еще школьное начальство не знает, что приехал “самПотапов”. Сейчас узнает, будет Потапову веселье. До конца жизни хватитвоспоминаний.

Всю неделю в его приемную звонили дамы из комитета, занятогоподготовкой этой никому не нужной встречи. Он так понял, что это какие-то егобывшие одноклассницы. Фамилий он не знал, да они, наверное, сто раз поменялись,эти фамилии. Помощник Анатолий Николаевич несколько раз спрашивал шефа,готовиться им к мероприятию или нет, а Потапов все тянул и мямлил, и помощникрешил в конце концов, что шеф не поедет. Дмитрий и сам не знал, что на негонашло, почему ему захотелось поехать. Помощник был не в курсе его ностальгическихпереживаний, и потому к мероприятию не приготовились. Торжественной встречи спредставителями районной администрации, первоклассниками, цветами, неизменнымшатким микрофоном и коричневой трибуной в актовом зале не планировалось.

Сейчас все будет. И микрофон, и трибуна, и тетки из районнойадминистрации.

Потапов с тоской оглянулся на охранника. Может, назадповернуть, пока не поздно? К телевизору, холодильнику с пивом и Зое?

Охранник поймал его взгляд и, кажется, обо всем догадался.Он был неглупый, молодой, отлично выученный и привыкший к обществу “сильныхмира сего”. Ему были хорошо знакомы их начальственные эмоции и переживания, онотлично умел их классифицировать и сейчас совершенно безошибочно определил, чтошефу маятно и неловко и до смерти охота все отменить.

Ну, так и что же? За чем дело стало?

Он так придержал перед Потаповым вторую дверь — из холодноготамбура в теплое школьное нутро, — что было непонятно, то ли он пропускает еговперед, то ли, наоборот, готов выскочить следом за ним обратно на улицу.

От позорного бегства Потапова удержала только мысль о жидкойтолпе на крыльце, которая, как только он скрылся за первой дверью, загомонила,захохотала, зашевелилась, и он выловил из общего шума несколько разповторившуюся собственную фамилию.

Не пойдет он обратно. Конечно, ему нет до них никакого дела,но все же обратно он не пойдет. Не маленький.

Ему было лет десять, когда однажды на горке его закидалиснежками. Отец научил его лепить и кидать снежки — очень метко. Наивныйдесятилетний Дима притащился на горку вместе со своими облезлыми санками исразу затесался в толпу чужих мальчишек, которые бросались снежками. Потаповтоже стал бросаться — и несколько раз попал. Почему они на него ополчились,было непонятно, наверное, именно потому, что он оказался самым метким, толькоочень быстро он очутился один под лавиной жестких ледяных комьев, которыелетели ему в голову, в живот, в лицо, за шиворот. Он даже дышать не мог, не то,что сопротивляться, хотя поначалу ему было весело, и он бодро бросал снежки вответ. Потом ему уже не было весело, и стало очень больно, и неизвестно откудавзявшиеся слезы булькали почему-то в животе, грозя перелиться через край изатопить горло и глаза, а этого гордый Потапов допустить никак не мог.Мальчишки быстро вошли во вкус и швыряли куски льда и снега прямо ему в лицо;стоя всего в двух шагах, и Дима понял, что нужно бежать, спасаться, но бежатьему не позволяла гордость.