– Извините старика, – добродушноразвел руками губернатор. – Так вот, господин Пыжицын, я вижу, вы вневедении… Вероятно, вам и по должности не положено. Но уж раз совещание… Таквот, – длинное, с вислыми каштановыми усами лицо князя обрелоторжественность, – на светлую Пасху Христову первопрестольную осчастливитприездом его императорское величество. Прибудут без помпы, без церемоний –поклониться московским святыням. Велено москвичей заранее не извещать, ибовизит замыслен словно бы impromptu[2]. Что, однако же, неснимает с нас ответственности за уровень встречи и общее состояние города. Вот,к примеру, господа, получаю нынче утром послание от высокопреосвященногоИоанникия, митрополита московского. Жалуется владыка, пишет, что в кондитерскихмагазинах перед Святой Пасхой наблюдается форменное безобразие: витрины иприлавки сплошь уставлены конфетными коробками и бонбоньерками с изображениемТайной Вечери, Крестного Пути, Голгофы и прочего подобного. Это же кощунство,господа! Извольте-ка, милостивый государь, – обратился князь кобер-полицеймейстеру, – сегодня же издать приказ по полиции, чтобыподобные непотребства строжайше пресекались. Коробки уничтожать, содержимоепередавать в Воспитательный дом. Пусть сиротки на праздник полакомятся. Алавочников еще и штрафовать, чтоб не подводили меня под монастырь передвысочайшим прибытием!

Генерал-губернатор взволнованно поправил чутьсъехавший на бок кудреватый паричок, хотел еще что-то сказать, да закашлялся.

Неприметная дверца, ведшая во внутренниепокои, немедленно отворилась, и оттуда, неслышно переступая полусогнутыминогами в войлочных ботах, выкатился худущий старик с ослепительно сияющим лысымчерепом и преогромными бакенбардами – личный камердинер его сиятельства ФролГригорьевич Ведищев. Это внезапное явление никого не удивило. Всеприсутствующие сочли необходимым поприветствовать вошедшего поклоном или хотябы кивком, ибо Фрол Григорьевич, невзирая на скромное свое положение, почиталсяв древнем городе особой влиятельной и в некотором смысле даже всемогущей.

Ведищев быстренько накапал из склянки всеребряный стаканчик какой-то микстуры, дал князю выпить и столь жестремительно исчез в обратном направлении, так ни на кого и не взглянув.

– Шпашибо, Фрол, шпашибо,голубщик, – прошамкал вслед наперснику генерал-губернатор, подвигалподбородком, чтобы челюсти встали на место, и продолжил уже безо всякогопришепетывания. – Так что пусть Эраст Петрович изволит объяснить, чем вызванасрочность настоящего совещания. Вы ведь, душа моя, отлично знаете, у меня нынчекаждая минута на счету. Ну, что там у вас стряслось? Вы позаботились о том,чтобы слухи об этой пакости с расчленением не распространились средиобывателей? Этого только не хватало накануне высочайшего приезда…

Эраст Петрович встал, и взоры высшихблюстителей московского правопорядка обратились на бледное, решительное лицоколлежского советника.

– Меры по сохранению т-тайны приняты,ваше сиятельство, – стал докладывать Фандорин. – Все, кто былпричастен к осмотру места преступления, предупреждены об ответственности, с нихвзята роспись в неразглашении. Обнаруживший тело дворник как лицо, склонное кнеумеренному питью и за себя не ручающееся, временно помещен в особую к-камеруЖандармского управления.

– Хорошо, – одобрилгубернатор. – Так что ж тогда за надобность в совещании? Зачем вы просилисобрать начальников следственного и полицейского ведомств? Решили бы все вдвоемс Пыжицыным.

Эраст Петрович невольно взглянул на следователя,которому удивительно шла изобретенная князем фамилия, однако в настоящую минутуколлежскому советнику было не до веселья.

– Ваше высокопревосходительство, я неп-просил вызвать господина начальника сыскной полиции. Дело настолькотревожное, что его следует отнести к разряду преступлений государственнойважности, и заниматься им помимо прокуратуры должен оперативный отделжандармерии под личным контролем господина обер-полицмейстера. Сыскную жеполицию я не подключал бы вовсе, там слишком много случайных людей. Это раз.

И Фандорин сделал многозначительную паузу.Статский советник Эйхман встрепенулся было протестовать, но князь жестом велелему молчать.

– Выходит, зря я вас обеспокоил,голубчик, – ласково сказал Долгорукой. – Вы уж идите и прижмите тамсвоих карманников и фармазонщиков, чтоб в светлое Воскресенье разговлялись усебя на Хитровке и упаси Боже носа оттуда не казали. Очень я на вас, ПетрРейнгардович, надеюсь.

Эйхман встал, молча поклонился, улыбнулсяодними губами Эрасту Петровичу и вышел.

Коллежский советник вздохнул, отлично понимая,что отныне приобрел в начальнике московского сыска вечного врага, но дело ивправду было страшное, лишнего риска не терпящее.

– Знаю я вас, – сказал губернатор, сбеспокойством глядя на своего доверенного помощника. – Если сказали «раз»,значит, будет и «два». Говорите же, не томите.

– Мне очень жаль, Владимир Андреевич, новизит государя придется отменить, – произнес Фандорин весьма тихо, однакона сей раз князь отлично расслышал.

– Как «отменить»? – ахнул он.

Прочие присутствующие встретили возмутительноезаявление вконец зарвавшегося чиновника более бурно.

– Да вы с ума сошли! – вскричалобер-полицеймейстер Юровский.

– Это неслыханно! – проблеялпрокурор.

А следователь по важнейшим делам сказать вслухничего не осмелился, ибо был для такой вольности недостаточного звания, но затоподжал пухлогубый рот, как бы возмущаясь безумной фандоринской выходкой.

– Как отменить? – упавшим голосомповторил Долгорукой.

Дверца, ведущая во внутренние покои,приоткрылась, и из-за створки до половины высунулась физиономия камердинера.

Губернатор с чрезвычайным волнением заговорил,торопясь и оттого глотая слоги и целые слова:

– Эраспетрович, не первый год… Вы слов наветер… Но отменить высочайший? Ведь это скандал неслыханный! Вы же знаете,сколько я добивался… Это же для меня, для всех нас…

Фандорин нахмурил высокий чистый лоб. Ему былоотлично известно, как долго и изворотливо интриговал Владимир Андреевич,добиваясь высочайшего посещения. А какие козни строила враждебная петербургская«камарилья», уже двадцать лет пытающаяся согнать старого хитреца с завидногоместа! Пасхальный impromptu его величества был для князя триумфом, вернымсвидетельством несокрушимости его положения. На следующей неделе у егосиятельства большущий юбилей – шестьдесят лет службы в офицерских чинах. Потакому случаю можно и на Андрея Первозванного надеяться. И вдруг взять и самомупросить об отмене!