— Садитесь!

Весь дрожа, я влез в машину, и он провез меня последние дваквартала до моей пропахшей затхлостью тесной, как коробка от печенья, квартиры,за которую я платил тридцать долларов в месяц. Вылезая из машины, я чуть несвалился — так измотала меня дрожь.

— Крамли, — представился сыщик. — ЭлмоКрамли. Позвоните мне, когда разберетесь, что за бумажонки вы спрятали вкарман.

Я виновато вздрогнул. Потянулся рукой к карману. И кивнул:

— Договорились.

— И хватит вам страдать и трястись. Кем он был?Никем. — Крамли вдруг замолчал — видно, устыдился того, что сказал, инаклонил голову, собираясь ехать дальше.

— А мне почему-то кажется, я знаю, кем он был, —проговорил я. — Когда вспомню, позвоню.

Я стоял, совсем окоченев. Боялся, что за спиной меня ожидаетеще что-то страшное. Вдруг, когда я открою дверь, на меня хлынут черные водыканала?

— Вперед! — приказал Элмо Крамли и захлопнулдверцу.

Он уехал. Только две красные точки и остались от его машины,они удалялись в струях снова начавшегося ливня, который заставил меня зажмуриться.

Я посмотрел на телефонную будку возле заправочной станции надругой стороне улицы. Я пользовался этим телефоном, как своим собственным,названивая разным издателям, а вот они никогда не звонили мне в ответ. Шаря вкарманах в поисках мелочи, я размышлял, не позвонить ли в Мехико, не разбудитьли Пег, не взвалить ли на нее мои страхи, не рассказать ли ей про клетку, проутопленника и…, о Господи…, напугать ее до смерти!

«Послушайся сыщика», — подумал я.

Вперед!

У меня уже зуб на зуб не попадал, и я с трудом вставилпроклятый ключ в замочную скважину.

Дождь последовал за мной и в квартиру.

Что ждало меня за дверью?

Пустая комната двадцать на двадцать футов, продавленныйдиван, книжная полка, на ней четырнадцать книг и много пустого места,жаждущего, чтобы его заполнили, купленное по дешевке кресло да некрашеныйсосновый письменный стол с несмазанной пишущей машинкой «Ундервуд Стандарт»выпуска 1934 года, огромной, как рояль, и громыхающей, как деревянные башмакипо не покрытому ковром полу.

В машинку был вставлен давно ждущий своего часа лист бумаги.А в ящике рядом с машинкой лежала небольшая стопка журналов — полное собраниемоих сочинений — экземпляры «Дешевого детективного журнала», «Детективныхрассказов», «Черной маски», каждый из них платил мне по тридцать — сорокдолларов за рассказ. По другую сторону машинки стоял еще один ящик, ждал, когдав него положат рукопись. Там покоилась единственная страница книги, никак нехотевшей начинаться. На ней значилось:

«РОМАН БЕЗ НАЗВАНИЯ»

А под этими словами моя фамилия. И дата — июль 1949 г.

То есть три месяца тому назад.

Продолжая дрожать, я разделся, вытерся полотенцем, наделхалат, вернулся к письменному столу и уперся в него глазами.

Дотронулся до пишущей машинки, гадая, кто она мне —потерянный друг, слуга или неверная любовница?

Еще несколько недель назад она издавала звуки, отдаленнонапоминавшие голос музы. А теперь почти каждый раз я тупо сижу перед проклятойклавиатурой, словно мне отрубили кисти рук по самые запястья. Трижды, четыреждыв день я устраиваюсь за столом, терзаемый муками творчества. И ничего неполучается. А если и получается, то тут же, скомканное, летит на пол — каждыйвечер я выметаю из комнаты кучу бумажных шариков. Я застрял в бесконечнойаризонской пустыне, известной под названием «Засуха».

Во многом мой простой объяснялся тем, что Пег так далеко — вМехико, среди своих мумий и катакомб, а я здесь один, и солнце в Венеции непоказывается уже три месяца, вместо него лишь мгла, да туман, да дождь, и сноватуман и мгла. Каждую ночь я заворачивался в холодное хлопчатобумажное одеяло, ана рассвете разворачивался с прежним мерзким ощущением на душе. Каждое утроподушка оказывалась влажной, а я не мог вспомнить, что мне снилось и отчего онастала солоноватой.

Я выглянул в окно на телефон, я прислушивался, к нему с утрадо вечера изо дня в день, но еще ни разу он не зазвонил, чтобы предложитьпревратить в деньги мой замечательный роман, сумей я закончить его в прошломгоду.

Вдруг я поймал себя на том, что пальцы неуверенно скользятпо клавишам машинки. «Будто руки того утопленника в клетке», — подумал я ивспомнил, как они высовывались между прутьями решеток, покачиваясь в воде,словно морские анемоны. И я вспомнил о других руках, которых так и неувидел, — о руках того, кто ночью стоял в вагоне трамвая у меня за спиной.

И у того и у другого руки не знали покоя.

Медленно, очень медленно я присел к столу.

Что-то стучало у меня в груди, казалось, что-то бьется орешетку брошенной в канал клетки.

Кто-то дышал мне в затылок.

Надо избавиться от того и от другого. Надо что-то сделать,чтобы они успокоились и перестали меня донимать, иначе мне не заснуть.

Какой-то хрип зазвучал в моем горле, словно меня вот-вотвырвет. Но не вырвало.

Вместо этого пальцы забегали по клавишам, зачеркиваязаголовок «РОМАН БЕЗ НАЗВАНИЯ».

Потом я сдвинул каретку, сделал интервал и увидел, как набумаге возникают слова: СМЕРТЬ, затем ДЕЛО и, наконец, ОДИНОКОЕ.

Я дико уставился на этот заголовок, ахнул и, принявшисьпечатать, печатал не останавливаясь почти час, пока не заставил трамвай вотсветах грозовых молний умчаться сквозь ливень прочь, пока не залил львинуюклетку черной морской водой, которая хлынула, сметая все преграды, и выпустиламертвеца на волю.

Вода струилась по моим рукам, стекала к ладоням и по пальцамвыливалась на страницу.

И вдруг, как наводнение, надвинулась темнота.

Я так ей обрадовался, что рассмеялся.

И рухнул в постель.

Я пытался уснуть, но расчихался и все чихал и чихал, извелцелую пачку бумажных носовых платков и лежал без сна, совершенно несчастный,предчувствуя, что моя простуда никогда не кончится.

Ночью туман сгустился, и где-то далеко в заливе одиноко ипотерянно, не переставая, гудела и гудела сирена. Казалось, огромное морскоечудовище, давно умершее, брошенное и забытое, оплакивая самого себя, уплываловсе дальше от берега, в глубину, в поисках собственной могилы.

Ночью ветер задувал ко мне в окно, шевелил напечатаннымистраницами моего романа. Я слышал, как бумага, вздыхая, словно вода в каналах,дышит, как дышал мне в затылок тот, в трамвае. Наконец я уснул.