— Квартира из восьми комнат в новом доме на Остоженке,и прешикарная, — охотно стал делиться впечатлениями ИванПрокофьевич. — От отца унаследовал собственный дом в Замоскворечье, целуюусадьбу со службами, однако жить там не пожелал, переехал подальше откупечества.

— И что, там кожаного бювара тоже не нашлось?

Помощник пристава удивился:

— Что ж мы, обыск, по-вашему, устроить должны были? Явам говорю, там такая квартира, что боязно агентов по комнатам пускать — как быих бес не попутал. Да и к чему? Егор Никифорыч, следователь из окружнойпрокуратуры, дал камердинеру покойника четверть часа вещички собрать — да подприсмотром городового, чтоб не дай Бог не упер чего хозяйского, — и велелмне дверь опечатать. До объявления наследников.

— А кто наследники? — полюбопытствовал ЭрастПетрович.

— Тут закавыка. Камердинер говорит, что ни братьев, нисестер у Кокорина нет. Есть какие-то троюродные, да он их и на порог не пускал.И кому такие деньжищи достанутся? — завистливо вздохнул ИванПрокофьевич. — Ведь это ж представить страшно… А, не наша печаль. Адвокатлибо душеприказчики не сегодня-завтра объявятся. Еще и суток не прошло. Итело-то пока у нас в леднике лежит. Может, завтра Егор Никифорыч дело закроет,тогда и завертится.

— И все же это странно, — наморщив лоб, заметилюный письмоводитель. — Если уж человек в предсмертном письме специальнопро какой-то бювар указал, неспроста это. И про «законченную скотину» что-тонепонятно. А ну как в том бюваре что-нибудь важное? Вы как хотите, а я бынепременно в квартире поискал. Сдается мне, что вся записка из-за этого бюваранаписана. Тут какая-то тайна, право слово.

Эраст Петрович покраснел, боясь, что про тайну у негослишком по-мальчишески выскочило, но помощник пристава ничего странного в егосоображении не усмотрел.

— И то, следовало хоть в кабинете бумагипросмотреть, — признал он. — Егор Никифорыч вечно спешат. Семья унего сам-восьмой, так он все норовит с осмотра или дознания побыстрей домойулизнуть. Старый человек, год до пенсии, чего вы хотите… А вот что, господинФандорин. Не угодно ли съездить самим? Вместе и посмотрим. А печать я потомновую навешу, дело небольшое. Егор Никифорыч не обессудит. Какое там —поблагодарит, что не тормошили лишний раз. Скажу ему, что из Сыскногоуправления запрос был, а?

Эрасту Петровичу показалось, что тощему помощнику приставапросто охота получше рассмотреть «прешикарную» квартиру, да и с «навешиванием»новой печати, кажется, тоже получалось как-то не очень, но уж больно велик былсоблазн. Тут и в самом деле пахло тайной.

* * *

Убранство квартиры покойного Петра Кокорина (парадный этажбогатого доходного дома возле Пречистенских ворот) на Фандорина большоговпечатления не произвело — во времена папенькиного скороспелого богатства живали он в хоромах не хуже. Посему в мраморной прихожей с трехаршинным венецианскимзеркалом и золоченой лепниной на потолке коллежский регистратор не задержался,а прямехонько прошел в гостиную — широкую, в шесть окон, в наимоднейшем русскомстиле: с расписными сундуками, с дубовой резьбой по стенам и нарядной изразцовойпечью.

— Бонтонно проживать изволили, я же говорил, —почему-то шепотом выдохнул в затылок провожатый.

Эраст Петрович был сейчас удивительно похож на годовалогосеттера, впервые выпущенного в лес и ошалевшего от остро-манящего запахаблизкой дичи. Повертев головой вправо-влево, он безошибочно определил:

— Вон та дверь — кабинет?

— Точно так-с.

— Идемте же!

Кожаный бювар долго искать не пришлось — он лежал посредимассивного письменного стола, между малахитовым чернильным прибором иперламутровой раковиной-пепельницей. Но прежде чем нетерпеливые руки Фандоринакоснулись коричневой скрипучей кожи, взгляд его упал на фотопортрет всеребряной рамке, стоявший здесь же, на столе, на самом видном месте. Лицо напортрете было настолько примечательным, что Эраст Петрович и о бюваре забыл:вполоборота смотрела на него пышноволосая Клеопатра с огромными матово-чернымиглазами, гордым изгибом высокой шеи и чуть прорисованной жесточинкой всвоенравной линии рта. Более же всего заворожило коллежского регистратора выражениеспокойной и уверенной властности, такое неожиданное на девичьем лице (почему-тозахотелось Фандорину, чтоб это непременно была не дама, а девица).

— Хороша-с, — присвистнул оказавшийся рядом ИванПрокофьевич. — Кто же это такая? Позвольте-ка…

И он без малейшего трепета, кощунственной рукой извлекволшебный лик из рамки и перевернул карточку обратной стороной. Там косым,размашистым почерком было написано:

Петру К.

«И Петр вышед вон и плакася горько». Полюбив, неотрекайтесь!

А. Б.

— Это она его с Петром-апостолом равняет, а себя, сталобыть, с Иисусом? Однако амбиции! — фыркнул помощник пристава. — Уж неиз-за этой ли особы и руки на себя студент наш наложил, а? Ага, вот и бюварчик,не зря ехали.

Раскрыв кожаную обложку, Иван Прокофьевич извлек один-единственныйлисток, написанный на уже знакомой Эрасту Петровичу голубой бумаге, однако насей раз с нотариальной печатью и несколькими подписями внизу.

— Отлично, — удовлетворенно кивнулполицейский. — Отыскалась и духовная. Нуте-с, любопытно.

Документ он пробежал глазами в минуту, но Эрасту Петровичуэта минута с вечность показалась, а заглядывать через плечо он полагал нижесвоего достоинства.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Хорош подарочектроюродным! — воскликнул Иван Прокофьевич с непонятным злорадством. —Ай да Кокорин, всем нос утер. Это по-нашему, по-русски! Только уж непатриотичнокак-то. Вот и про «скотину» разъясняется.

Потеряв от нетерпения всякое представление о приличиях ичинопочитании, Эраст Петрович выхватил у старшего по званию листок и прочелследующее:

Духовная

Я, нижеподписавшийся Петр Александрович Кокорин, будучи вполном уме и совершенной памяти, при нижеследующих свидетелях объявляю моезавещание по поводу принадлежащего мне имущества.

Все мое реализуемое имущество, полный перечень коего имеетсяу моего поверенного Семена Ефимовича Берензона, я завещаю г-же баронессеМаргарете Эстер, подданной Британии, для использования всех сих средств пополному ее усмотрению на нужды образования и воспитания сирот. Уверен, что г-жаЭстер распорядится этими средствами толковее и честнее, чем наши генералы отблаготворительности.

Это мое завещание является последним и окончательным, оноимеет законную силу и отменяет мое предыдущее завещание.