Душеприказчиками я назначаю адвоката Семена Ефимовича Берензонаи студента Московского университета Николая Степановича Ахтырцева.

Настоящая духовная составлена в двух экземплярах, один изкоих остается у меня, а второй передается на хранение в адвокатскую конторуг-на Берензона.

Москва, 12 мая 1876 года

Петр Кокорин.

— Воля ваша, Ксаверий Феофилактович, а толькостранно! — с горячностью повторил Фандорин. — Тут какая-то тайна,честное слово! — И упрямо подчеркнул. — Да, вот именно, тайна! Судитесами. Во-первых, застрелился как-то нелепо, «наудачу», одной пулей из барабана,будто и вовсе не собирался стреляться. Что за фатальное невезение! И тонпредсмертной записки, согласитесь, какой-то чудной — вроде как наспех, междуделом написана, а между тем проблема там затронута важнейшая. Нешуточнаяпроблема! — голос Эраста Петровича аж зазвенел от чувства. — Но опроблеме я еще потом скажу, а пока про завещание. Разве оно не подозрительно?

— Что же именно кажется вам в нем, голубчик,подозрительным? — промурлыкал Грушин, скучающе перелистывая «Полицейскуюсводку городских происшествий» за истекшие сутки. Это не лишенноепознавательного интереса чтение обыкновенно поступало во второй половине дня,ибо дел большой важности в сем документе не содержалось — в основном всякаямелкая всячина, полнейшая ерунда, но иногда попадалось и что-нибудь любопытное.Было здесь и сообщение о вчерашнем самоубийстве в Александровском саду, но, каки предвидел многоопытный Ксаверий Феофилактович, без каких-либо подробностей иуж конечно без текста предсмертной записки.

— А вот что! Стрелялся Кокорин вроде как не всерьез,однако же завещание, несмотря на вызывающий тон, составлено по всей форме — снотариусом, со свидетельскими подписями, с указанием душеприказчиков, —загибал пальцы Фандорин. — И то сказать, состояние-то громадное. Ясправлялся — две фабрики, три завода, дома в разных городах, верфи в Либаве,одних процентных бумаг в Государственном банке на полмиллиона!

— На полмиллиона? — ахнул Ксаверий Феофилактович,оторвавшись от бумажек. — Повезло англичанке, повезло.

— И объясните мне кстати, при чем здесь леди Эстер?Почему именно ей завещано, а не кому-то другому? Какая между ней и Кокоринымсвязь? Вот что выяснить бы надо!

— Так он же написал, что нашим казнокрадам не верит, аангличанку уж который месяц во всех газетах превозносят. Нет, милый, вы мнелучше вот что скажите. Как это получается, что ваше поколение жизни такуюмелкую цену дает? Чуть что и пиф-паф, да еще с важностью, с пафосом, спрезрением ко всему миру. С каких заслуг презрение-то, с каких? —засердился Грушин, вспомнив, как дерзко и непочтительно говорила с ним вчеравечером любимая дочь, шестнадцатилетняя гимназистка Сашенька. Однако вопрос былскорее риторический, мнение письмоводителя на сей счет мало интересовалопочтенного пристава, и потому он вновь уткнулся в сводку.

Зато Эраст Петрович оживился еще больше:

— А это и есть проблема, о которой я хотел сказатьособо. Взгляните на такого человека, как Кокорин. Судьба дает ему все — ибогатство, и свободу, и образованность, и красоту (про красоту Фандорин сказалтак, уж заодно, хотя не имел ни малейшего представления о внешности покойника).А он играет со смертью и в конце концов убивает себя. Вы желаете знать почему?Нам, молодым, в вашем мире тошно — Кокорин прямо об этом написал, только неразвернул. Ваши идеалы — карьера, деньги, почести — для многих из нас ничего нестоят. Не о том нам теперь мечтается. Вы что же думаете, спроста пишут проэпидемию самоубийств? Лучшие из образованной молодежи уходят, задохнувшись отнехватки духовного кислорода, а вы, отцы общества, уроков для себя ничуть неизвлекаете!

Получалось, что весь обвинительный пафос обращен на самогоКсаверия Феофилактовича, так как иных «отцов общества» поблизости ненаблюдалось, однако Грушин нисколько не обиделся и даже с видимым удовольствиемпокивал головой.

— Вот кстати, — насмешливо хмыкнул он, глядя всводку, — насчет нехватки духовного кислорода. «В Чихачевском переулке потретьему участку Мещанской части в 10 часов утра обнаружено мертвое телоудавившегося сапожника Ивана Еремеева Булдыгина 27 лет. По показаниям дворникаПетра Силина, причина самоубийства — отсутствие средств на похмеление». Так вселучшие-то и уйдут. Одни мы, старые дураки, останемся.

— Вы смеетесь, — горько сказал Эраст Петрович. —А в Петербурге и Варшаве что ни день студенты, курсистки, а то и гимназистытравятся, стреляются, топятся. Смешно вам…

«Раскаетесь, Ксаверий Феофилактович, да позднобудет», — мстительно подумал он, хотя до сей минуты мысль о самоубийстве вголову ему никогда еще не приходила — слишком живого характера был юноша.Наступила тишина: Фандорин представлял скромную могилку, за церковной оградой ибез креста, а Грушин то водил пальцем по строчкам, то принимался шелестетьлистками.

— Однако и в самом деле ерунда какая-то, —пробурчал он. — Что они все, с ума посходили? Вот-с, два донесения, одноиз третьего участка Мясницкой части, на странице восемь, другое из первогоучастка Рогожской части, на странице девять. Итак. «В 12 часов 35 минут вПодколокольный переулок, к дому „Московского страхового от огня общества“вызвали околоточного надзирателя Федорука по требованию калужской помещицыАвдотьи Филипповны Спицыной (временно проживает в гостинице „Боярская“). Г-жаСпицына показала, что возле входа в книжную лавку, у нее на глазах, некийприлично одетый господин на вид лет 25-ти предпринял попытку застрелиться —поднес к виску пистолет, да видно произошла осечка, и несостоявшийся самоубийцаскрылся. Г-жа Спицына потребовала, чтобы полиция разыскала молодого человека ипередала его духовным властям для наложения церковного покаяния. Розыск непредпринимался по отсутствию события преступления».

— Вот видите, а я что говорил! — возликовал ЭрастПетрович, чувствуя себя полностью отомщенным.

— Погодите, юноша, это еще не все, — остановил егопристав. — Слушайте дальше. Страница девять. «Докладывает городовойСеменов (это из Рогожской). В одиннадцатом часу его вызвал мещанин НиколайКукин, приказчик бакалейной лавки „Брыкин и сыновья“, что напротив МалогоЯузского моста. Кукин сообщил, что за несколько минут до того на каменную тумбумоста влез какой-то студент, приложил к голове пистолет, выражая явное желаниезастрелиться. Кукин слышал железный щелчок, но выстрела не было. После щелчкастудент спрыгнул на мостовую и быстро ушел в сторону Яузской улицы. Другихочевидцев не обнаружено. Кукин ходатайствует об учреждении на моступолицейского поста, так как в прошлом году там уже утопилась девица легкогоповедения, и от этого торговле убыток».