«А ну как не пустят», — екнуло внутри у Эраста Петровича отстраха перед возможным унижением. Он взялся за сияющий медный молоток и двараза стукнул. Массивная дверь с бронзовыми львиными мордами немедленнораспахнулась, выглянул швейцар в богатой ливрее с золотыми позументами.

— К господину барону? Из присутствия? — деловито спросилон. — Доложить или только бумажку какую передать? Да вы заходите.

В просторной прихожей, ярко освещенной и люстрой, и газовымирожками, посетитель совсем оробел.

— Я, собственно, к Елизавете Александровне, —объяснил он. — Эраст Петрович Фандорин, из сыскной полиции. По срочнойнадобности.

— Из сыскной? — презрительно поморщился страждверей. — Уж не по вчерашнему ли делу? И не думайте. Барышня почитайполдня прорыдали и ночью спали плохо-с. Не пущу и докладывать не стану. Егопревосходительство и то грозили вашим из околотка головы поотрывать, что вчераЕлизавету Александровну допросами мучили. На улицу извольте, на улицу. — Истал, мерзавец, еще животом своим толстым к выходу подпихивать.

— А девица Пфуль? — в отчаянии вскричал ЭрастПетрович. — Эмма Готлибовна сорока восьми лет? Мне бы хоть с нейперемолвиться. Государственное дело!

Швейцар важно почмокал губами.

— К ним пущу, так и быть. Вон туда, под лестницу идите.По коридору направо третья дверь. Там госпожа гувернантка и проживает.

На стук открыла высокая костлявая особа и молча уставиласьна посетителя круглыми карими глазами.

— Из полиции, Фандорин. Вы госпожа Пфуль? —неуверенно произнес Эраст Петрович и на всякий случай повторилпо-немецки. — Полицайамт. Зинд зи фрейляйн Пфуль? Гутен абенд.[1]

— Вечер добрый, — сурово ответилакостлявая. — Да, я Эмма Пфуль. Входите. Задитесь вон на тот штул.

Фандорин сел куда было велено — на венский стул с гнутойспинкой, стоявший подле письменного стола, на котором аккуратнейшим образомбыли разложены какие-то учебники и стопки писчей бумаги. Комната была хорошая,светлая, но очень уж скучная, словно неживая. Только вот на подоконнике стоялоцелых три горшка с пышной геранью — единственное яркое пятно во всем помещении.

— Вы из-за того глупого молодого человека, который зебястрелял? — спросила девица Пфуль. — Я вчера ответила на все вопросыгосподина полицейского, но если хотите спрашивать еще, можете спрашивать. Яхорошо понимаю, что работа полиции — это очень важно. Мой дядя Гюнтер служил взаксонской полиции обер-вахтмайстером.

— Я коллежский регистратор, — пояснил ЭрастПетрович, не желая, чтобы его тоже приняли за вахмистра, — чиновникчетырнадцатого класса.

— Да, я умею понимать чин, — кивнула немка,показывая пальцем на петлицу его вицмундира. — Итак, господин коллежскийрегистратор, я вас слушаю.

В этот момент дверь без стука отворилась и в комнату влетеласветловолосая барышня с очаровательно раскрасневшимся личиком.

— Фрейлейн Пфуль! Morgen fahren wir nach Kuntsevo![2] Честное слово! Папенька позволил! — зачастила она спорога, но, увидев постороннего, осеклась и сконфуженно умолкла, однако еесерые глаза с живейшим любопытством воззрились на молодого чиновника.

— Воспитанные баронессы не бегают, а ходят, — спритворной строгостью сказала ей гувернантка. — Особенно если им уже целыхземнадцать лет. Если вы не бегаете, а ходите, у вас есть время, чтобы увидетьнезнакомый человек и прилично поздороваться.

— Здравствуйте, сударь, — прошелестело чудесноевидение.

Фандорин вскочил и поклонился, чувствуя себя прескверно.Девушка ему ужасно понравилась, и бедный письмоводитель испугался, что сейчасвозьмет и влюбится в нее с первого взгляда, а делать этого никак не следовало.И в прежние-то, благополучные папенькины времена такая принцесса была бы емуникак не парой, а теперь уж и подавно.

— Здравствуйте, — очень сухо сказал он, суровонахмурился и мысленно прибавил: «В жалкой роли меня представить вздумали? Онбыл титулярный советник, она — генеральская дочь? Нет уж, сударыня, недождетесь! Мне и до титулярного-то еще служить и служить».

— Коллежский регистратор Фандорин Эраст Петрович,управление сыскной полиции, — официальным тоном представился он. —Произвожу доследование по факту вчерашнего печального происшествия вАлександровском саду. Возникла необходимость задать еще кое-какие вопросы. Ноежели вам неприятно, — я отлично понимаю, как вы были расстроены, —мне будет достаточно разговора с одной госпожой Пфуль.

— Да, это было ужасно. — Глаза барышни, и без тогопреизрядные, расширились еще больше. — Правда, я зажмурилась и почтиничего не видела, а потом лишилась чувств… Но мне так интересно! ФрейлейнПфуль, можно я тоже побуду? Ну пожалуйста! Я, между прочим, такая жесвидетельница, как и вы!

— Я со своей стороны, в интересах следствия, тожепредпочел бы, чтобы госпожа баронесса присутствовала, — смалодушничалФандорин.

— Порядок есть порядок, — кивнула ЭммаГотлибовна. — Я, Лизхен, всегда вам повторила: Ordnung muss sein.[3] Надо быть послушным закону. Вы можете оставаться.

Лизанька (так про себя уже называл Елизавету Александровнустремительно гибнущий Фандорин) с готовностью опустилась на кожаный диван,глядя на нашего героя во все глаза.

Он взял себя в руки и, повернувшись к фрейлейн Пфуль,попросил:

— Опишите мне, пожалуйста, портрет того господина.

— Господина, который зебя стрелял? — уточнилаона. — Na ja.[4] Коричневые глаза, коричневые волосы, ростдовольно большой, усов и бороды нет, бакенбарды тоже нет, лицо зовсем молодое,но не очень хорошее. Теперь одежда…

— Про одежду попозже, — перебил ее ЭрастПетрович. — Вы говорите, лицо нехорошее. Почему? Из-за прыщей?

— Pickeln, — покраснев, перевела Лизанька.

— A ja, прышшы, — смачно повторила гувернантка несразу понятое слово. — Нет, прышшей у того господина не было. У него былахорошая, здоровая кожа. А лицо не очень хорошее.

— Почему?