В этом Фандорину безусловно повезло, ибо торопись помещицана вокзал, разговора и вовсе бы не получилось. Но суть беседы со словоохотливойсвидетельницей, к которой Эраст Петрович подступал и так, и этак, сводилась кодному: Ксаверий Феофилактович прав, и видела Спицына именно Кокорина — и просюртук помянула, и про круглую шляпу, и даже про лаковые штиблеты с пуговками,о которых не упоминали свидетели из Александровского сада.

Вся надежда оставалась на Кукина, в отношении которогоГрушин, скорее всего, опять-таки прав. Сболтнул приказчик не подумав, а теперьтаскайся из-за него по всей Москве, выставляй себя перед приставом напосмешище.

Бакалейная лавка «Брыкин и сыновья» выходила стекляннойдверью с изображением сахарной головы прямо на набережную, и мост отсюда былвиден как на ладони — это Фандорин отметил сразу. Отметил он и то, что окналавки были нараспашку (видно, от духоты), а стало быть, мог услышать Кукин и«железный щелчок», ведь до ближайшей каменной тумбы моста никак не далеепятнадцати шагов. Из двери заинтригованно выглянул мужчина лет сорока в краснойрубахе, черном суконном жилете, плисовых штанах и сапогах бутылками.

— Не угодно ли чего, ваше благородие? — спросилон. — Никак заплутать изволили?

— Кукин? — строго спросил Эраст Петрович, непредвидя от грядущих объяснений ничего утешительного.

— Точно так-с, — насторожился приказчик, сдвинувкустистые брови, но сразу же догадался. — Вы, ваше благородие, должно, изполиции? Покорнейше благодарен. Не ожидал такого скорого вашего внимания.Господин околотошный сказали, что начальство рассмотрит, но не ожидал-с, никакне ожидал-с. Да что же мы на пороге-то! Пожалуйте в лавку. Уж так благодарен,так благодарен.

Он и поклонился, и дверку приоткрыл, и еще рукойприглашающий жест сделал — мол, милости прошу, но Фандорин не тронулся с места.Сказал внушительно:

— Я, Кукин, не из околотка, а из сыскной полиции. Имеюпоручение разыскать сту… того человека, про которого вы сообщили околоточномунадзирателю.

— Это скубента-то? — с готовностью подсказалприказчик. — Как же-с, преотлично его запомнили. Страх-то какой, прости Господи.Я как увидел, что они на тумбу залезли и оружию к голове приставили, так иобмер — ну все, думаю, будет как о прошлый год, опять никого в лавку калачом незаманишь. А в чем мы-то виноваты? Что им тут, медом намазано, руки на себянакладывать? Ты сходи вон к Москве-реке, там и поглыбже, и мост повыше, да и…

— Помолчите, Кукин, — перебил его ЭрастПетрович. — Лучше опишите студента. Во что был одет, как выглядел и с чеговы вообще взяли, что он студент.

— Так ведь как есть скубент, по всей форме, вашеблагородие, — удивился приказчик. — И мундир, и пуговицы, и стеклышкина носу.

— Как мундир? — вскинулся Фандорин. — Онразве в мундире был?

— А как же иначе-с? — сожалеюще взглянул набестолкового чиновника Кукин. — Без энтого где ж мне было понять, скубентон или нет? Что я, по мундиру скубента от приказного не отличу?

На это справедливое замечание Эрасту Петровичу сказать былонечего, он вытащил из кармана аккуратный блокнотик с карандашом — записыватьпоказания. Блокнотик Фандорин купил перед тем, как на службу в Сыскноепоступать, три недели без дела проносил, да вот только сегодня пригодился — заутро коллежский регистратор в нем уже несколько страничек меленько исписал.

— Расскажите, как выглядел этот человек.

— Человек как человек. Собою невидный, на лицо немножкопрыщеватый. Стеклышки опять же…

— Какие стеклышки — очки или пенсне?

— Такие, на ленточке.

— Значит, пенсне, — чиркал карандашомФандорин. — Еще какие-нибудь приметы?

— Сутулые они были очень. Плечи чуть не выше макушки…Да что, скубент как скубент, я ж говорю…

Кукин недоумевающе смотрел на «приказного», а тот надолгозамолчал — щурился, шевелил губами, шелестел маленькой тетрадочкой. В общем,думал о чем-то человек.

«Мундир, прыщеватый, пенсне, сильно сутулый», —значилось в блокноте. Ну, немножко прыщеватый — это мелочь. Про пенсне в описивещей Кокорина ни слова. Обронил? Возможно. Свидетели про пенсне тоже ничего непоминают, но их про внешность самоубийцы особенно и не расспрашивали — к чему?Сутулый? Хм. В «Московских ведомостях», помнится, описан «статный молодец», норепортер при событии не присутствовал, Кокорина не видел, так что мог иприплести «молодца» ради пущего эффекта. Остается студенческий мундир — это ужене опровергнешь. Если на мосту был Кокорин, то получается, что в промежуткемежду одиннадцатым часом и половиной первого он зачем-то переоделся в сюртук. Иинтересно где? От Яузы до Остоженки и потом обратно к «Московскому страховомуот огня обществу» путь неблизкий, за полтора часа не обернешься.

И понял Фандорин с ноющим замиранием под ложечкой, что выходу него один-единственный: брать приказчика Кукина за шиворот, везти в участокна Моховую, где в покойницкой все еще лежит обложенное льдом тело самоубийцы, иустраивать опознание. Эраст Петрович представил развороченный череп с засохшейкоркой крови и мозгов, и по вполне естественной ассоциации вспомнилась емузарезанная купчиха Крупнова, до сих пор наведывавшаяся в его кошмарные сны.Нет, ехать в «холодную» определенно не хотелось. Но между студентом с МалогоЯузского моста и самоубийцей из Александровского сада имелась связь, в которойнепременно следовало разобраться. Кто может сказать, был ли Кокорин прыщавым исутулым, носил ли он пенсне?

Во-первых, помещица Спицына, но она, верно, уже подъезжает кКалужской заставе. Во-вторых, камердинер покойного, как бишь его фамилия-то?Неважно, все равно следователь выставил его из квартиры, поди отыщи теперь.Остаются свидетели из Александровского, и прежде всего те две дамы, с которымиКокорин разговаривал в последнюю минуту своей жизни, уж они-то навернякаразглядели его во всех деталях. Вот в блокноте записано: «Дочь д. т. с. Елиз.Александр-на фон Эверт-Колокольцева 17 л., девица Эмма Готлибовна Пфуль 48 л.,Малая Никитская, собст. дом».

Без расхода на извозчика все же было не обойтись.

* * *

День получался длинный. Бодрое майское солнце, совсем неуставшее озарять златоглавый город, нехотя сползало к линии крыш, когдаобедневший на два двугривенных Эраст Петрович сошел с извозчика у нарядногоособняка с дорическими колоннами, лепным фасадом и мраморным крыльцом. Увидев,что седок в нерешительности остановился, извозчик сказал:

— Он самый и есть, генералов дом, не сомневайтесь. Непервый год по Москве ездим.