– Тебя, Джонси, – без надобности уточнила одна из подружекпо работе, и глаза ее вспыхнули злорадством. Две другие разделили этоблагородное чувство, выразив его одна восклицанием: «Ну и влетит тебе, Джонс»,– а другая повторным призывом: «На ковер, Джонси». Конторский мальчик,несимпатичный подросток, ограничился тем, что провел пальцем себе поперек шеи изловеще прищелкнул языком.

Виктория прихватила блокнот с карандашом и явилась в кабинетмистера Гринхольца, мобилизовав всю свою самоуверенность.

– Я вам нужна, мистер Гринхольц? – поинтересовалась она,устремив на него невинный взор.

Мистер Гринхольц шуршал тремя фунтовыми бумажками и шарил покарманам в поисках мелочи.

– Ага, пришли, – заметил он. – Так вот, моя милая, с менядовольно. Я намерен немедленно выплатить вам выходное в размере недельногожалованья и прямо сейчас отправить вас отсюда на все четыре стороны. Попробуйтена это что-нибудь возразить, если сможете.

Виктория, круглая сирота, открыла было рот, чтобы приступитьк рассказу о том, что ее бедная мамочка ложится на операцию и она, Виктория,так расстроена, что почти ничего не соображает, а ее маленькое жалованье –единственный для нее и вышеупомянутой мамочки источник существования… Каквдруг, взглянув в квелое лицо мистера Гринхольца, передумала и вместо этогорадостно и убежденно произнесла:

– Совершенно, совершенно с вами согласна, мистер Гринхольц.По-моему, вы абсолютно, ну абсолютно правы.

Мистер Гринхольц немного опешил. Он не привык, чтобыизгоняемые им служащие так приветствовали и одобряли его решение. Прячарастерянность, он пересчитал монеты у себя на столе и со словами: «Девятипенсов не хватает» – снова взялся угрюмо шарить по карманам.

– Ну и бог с ними, – любезно сказала Виктория. – Можетесходить на них в кино или купить шоколадку.

– И марки тоже, по-видимому, кончились.

– Не имеет значения. Я все равно писем не пишу.

– Я мог бы послать вам по почте, – неуверенно предложилмистер Гринхольц.

– Не беспокойтесь, – ответила Виктория. – А вот как насчетотзыва о работе?

Мистер Гринхольц снова ощутил прилив негодования.

– С какой стати я буду писать вам отзыв? – возмущенноспросил он.

– Принято так, – пожала плечами Виктория.

Мистер Гринхольц притянул к себе листок бумаги, начерталнесколько строк и пододвинул к ней:

– Устроит вас?

«Мисс Джонс два месяца работала у менясекретарем-машинисткой. Стенографирует неточно, пишет с ошибками, оставляетслужбу из-за напрасной траты рабочего времени».

Виктория поморщилась.

– Что-то не похоже на рекомендацию, – заметила она.

– А я и не собирался вас рекомендовать.

– По-моему, вы должны по крайней мере написать, что ячестная, непьющая и порядочная, потому что это чистая правда. И может быть,еще, что не болтаю лишнего.

– Это вы-то?

– Именно я, – тихо ответила Виктория, невинно глядя ему вглаза.

Мистер Гринхольц припомнил кое-какие письма, писанныеВикторией под его диктовку, и решил, что осторожность – лучшее оружие мести.

Он разорвал первый листок и написал на втором: «Мисс Джонсдва месяца работала у меня секретарем-машинисткой. Оставляет службу по причинесокращения штата».

– Так годится?

– Могло быть и лучше, – сказала Виктория, – но сойдет.

И вот теперь, с недельным жалованьем (минус девять пенсов) всумочке, Виктория сидела на скамейке в сквере Фиц-Джеймс-Гарденс,представляющем собою обсаженный чахлым кустарником треугольник с церковью всередине и большим магазином сбоку.

У Виктории была привычка, если только не шел дождь, купивсебе в молочном баре один сандвич с сыром и один – с помидором и листикомсалата, съедать свой скромный обед здесь, как бы на лоне природы.

Сегодня, задумчиво жуя, она опять и опять ругала себя –могла бы, кажется, знать, что всему свое место и время и совсем не стоитпередразнивать на работе жену начальника. Впредь надо научиться обуздывать свойтемперамент и не скрашивать такими шуточками скучную работу. Ну, а пока,освободившись от «Гринхольца, Симмонса и Лидербеттера», Виктория судовольствием предвкушала, как поступит на новое место. Она всегда обмирала отрадости, в первый раз выходя на работу, – мало ли что там тебя ждет.

Она только что раздала последние хлебные крошки трембдительным воробьям, которые тут же затеяли из-за них отчаянную драку, когдазаметила, что на другом конце скамейки сидит невесть откуда взявшийся молодойчеловек. Собственно, она видела, что кто-то к ней подсел, но, поглощеннаядобродетельными намерениями на будущее, не обратила внимания. Зато теперь хотьи краешком глаза, но рассмотрела и восхитилась. Парень был безумно хорош собой,кудри как у херувима, волевой подбородок и ярко-голубые глаза, и, кажется, онтоже украдкой вполне одобрительно поглядывал на нее.

Виктория вовсе не считала зазорным знакомиться с молодымилюдьми в общественных местах. Как большой знаток человеческой природы, она несомневалась, что легко даст своевременный отпор любой наглости с их стороны.

Так что она открыто улыбнулась, и херувим сразуотреагировал, словно марионетка, которую дернули за веревочку.

– Привет, – сказал он. – Славный здесь уголок. Ты часто сюдаприходишь?

– Почти каждый день.

– А я вот в первый раз, надо же. Это весь твой обед был –два сандвича?

– Да.

– По-моему, ты мало ешь. Я бы с такой кормежки умер отголода. Пошли поедим сосисок в закусочной на Тоттенхэм-Корт-роуд?

– Нет, спасибо. Я уже наелась. Сейчас больше не влезет.

Она втайне ожидала, что он скажет: «Тогда в другой раз». Ноон не сказал. Только вздохнул. А потом представился:

– Меня Эдвард зовут. А тебя?

– Виктория.

– Твои предки назвали тебя в честь железнодорожноговокзала?[12]

– Виктория – это не только вокзал, – возразила образованнаямисс Джонс. – Есть еще и королева Виктория.[13]