— Нет. Поворачивай налево.

Мрак продолжал двигаться прямо. На душе стало печально, онсказал с сожалением:

— Может быть, пойдем, а?

Колени начали сжиматься. Голос мавки прозвучал сдавленно:

— Поворачивай...

— Мне надо в город, — сказал Мрак совздохом. — А так бы я лучше с тобой бродил бы в лесу. Я сам человеклесной...

Колени стиснулись с такой силой, что стало трудно дышать. Еёголос, неузнаваемый и прерывающийся, донесся с хрипами:

— По... во... ра... чи... вай!..

— Не, — сказал он сожалеюще. — Эх, надо жбыло мне, дурню, пообещать жабе! А еще на Таргитая: дурак, дурак... Но слово неворобей, надо идти. А ты чо там пыхтишь? Мы ж договаривались на голову негадить... А то уже что-то горячее бежит по спине... Как думаешь, что?

Её колени бессильно разжались. Мрак осторожно снял её с шеи,и, всё ещё держа на руках, в задумчивости осмотрелся, не зная, куда посадить:ни пенька чистого, ни валежины без лишайника или кусачих муравьев.

Она обречённо лежала в его руках, как в колыбели. Зеленыеглаза были полны страха и безнадёжности. Даже не пыталась сопротивляться, ибо вруках, что держат её, теперь чувствуется крепость толстых древесных корней.Голосок её был тихим, как у мышонка:

— Мне была предсказана смерть от руки героя... Простогомужика я бы уже удавила..

— А мне от женской, — ответил он. — Может, отмавкячей? Ладно, прощай, зеленоглазка...

Он бережно опустил её ноги на землю. Она выпрямилась, глазаневеряще обшаривали его хмурое лицо.

— Ты... отпускаешь?

— Да, — сказал он с сожалением. — Мне надо вгород. Барбус, так Барбус. Лишь бы побольше.

Он тяжело сделал шаг к главной дороге. Ее голосок,прерывающийся от удивления и негодования, как стрела, кольнул в спину:

— Но почему... почему ты целый день позволял сидеть насвоей шее?

Мрак пощупал шею, что еще хранит её тепло и запах, улыбкаего была грустной.

— Не знаю. Наверное, мне самому понравилось.

— Почему?

— Не знаю. У меня еще никто не сидел на шее.

Деревья двигались навстречу, а когда расступились, начал растии раздвигаться в стороны простор ухоженных полей. Справа заливной луг, медленнодвигается стадо тучных коров, а дальше ровными рядами вставали белостенныехаты, крытые соломой. Мрак шагнул из тени под солнечные лучи, но едва сделалдва шага, сзади зашелестело, тонкий голосок крикнул:

— Удачи тебе, герой!

Он оглянулся, мавка высунула голову из кустов, глаза зеленеемолодых листочков. Он помахал ей рукой, жаба зашевелилась в мешке и что-топроворчала.

— Я просто чужеземец, — крикнул он.

— Герой, — прокричала она упёрто. — К тому жеот тебя странный запах... люди его не чуют, но меня он тревожил... Очень! Ядаже ноги сдвинуть как следует не могла... Кто ты?

Он засмеялся:

— Если я обернусь тем, кто я есть, под тобой будет лужапобольше того пруда, малышка. И заикой станешь!

И, не оборачиваясь, зашагал к далёким хаткам. Успелподумать, что хорошо, что не обернулся волком, когда она сидела на его плечах.Бедная мавка окочурилась бы с перепуга. Вон жаба покрепче, и то пугается.

В мешке шевельнулось, потом требовательно задёргалось,заскреблось. Хрюндя словно услышала его мысли, карабкалась наверх. Он помогатьне стал, она сама вылезла, взобралась на плечо, но там так топталась и пыталасьслезть, даже делала вид, что вот-вот прыгнет и, конечно же, разобьется в лепешкунасмерть, пусть ему будет стыдно, что он снял и опустил на теплую, прогретуюсолнечными лучами землю.

Жаба сразу же шмыгнула за куст, там присела, выгнула спинку.Вид у неё был в это время уморительно серьёзный и сосредоточенный. А потом оннеспешно спускался по тропинке, а Хрюндя неутомимо шныряла по кустам, онслышал, как гремят камни, жаба с охотничьей страстью переворачивала валуны, еёузкий язык молниеносно хватал нежнейшее лакомство: мокриц и сороконожек, неуспевших убежать от прямого солнечного света. Мрак покрикивал, старался неупускать жабу из виду, а она тоже хитрила, подпрыгивала над кустами, вот я, непотерялась, а сама старалась пробежать так, чтобы между нею и Мраком оставалиськусты, тогда можно незаметно ухватить гроздь незнакомых ягод.

Однажды раздался истошный визг. Хрюндя неслась к нему сраскрытой пастью, по морде катились крупные слёзы, в глазах стояла горькаяобида.

— Что стряслось? — спросил Мрак раздраженно.

Он присел, Хрюндя покарабкалась к нему на колени. Пастьдержала широко раскрытой, язык высунула. Мрак отшатнулся, язык был черный, а ворту стало сине-черным. Слышался сильный кислый привкус.

— Ах, ты ж дурёха...

Он ухватил ее поперёк, Хрюндя завизжала, её лапы бешенозамолотили ему в грудь. Мрак со злостью сдавил так, что пискнула, как воробей влапах кошки, бегом помчался вниз по косогору. Ноздри жадно ловили запахи,Хрюндя наконец высвободила морду и орала сиплым голосом. Мрак придавил сильнее,ноги скользили по крутизне, а руки заняты, не ухватишься за ветви, камешки катилисьвпереди, подпрыгивали, исчезали то ли в зелени, то ли за обрывом.

В одном месте деревья стояли гуще, трава там зеленее, и Мраквломился с разбега, уже чувствовал воздух влажнее, запах сырости и близкойводы.

Хрюндя высвободилась, брякнулась на землю. Мрак ухватил еёза лапу, подтащил к крохотному родничку. Хрюндя скулила, слезы бежалибезостановочно. Мрак одной рукой держал её за холку, другой зачерпнул воду,плеснул в распахнутую пасть.

Хрюндя ошарашенно умолкла, затем заскулила уже тише. Мракплескал и плескал, а потом сорвал пучок травы и насильно вытер ей пасть. Хрюндяопять орала и вырывалась, а когда высвободиться из могучих рук не удалось,стала брыкаться, как дикий конь. Пасть её из черной стала ярко-красной, но языки горло ещё оставались в темных пятнах.

— Это ещё что, — сказал Мрак безжалостно. — Атеперь вот заболит живот!.. Будешь знать, свиненок, как всякую гадость жрать.

Хрюндя смотрела с надеждой, в глазах ещё стояли слезы. Мракподавил желание схватить её на руки и прижать к груди, всё-таки ребёнок, хоть ижаба, заставил себя сказать ещё строже:

— А чтобы запомнила лучше, что эту гадость жрякатьнельзя... нельзя... нельзя...

Он зажал её голову между колен и звучно отшлепал по толстомузаду. Хрюндя вопила так, что звенело в ушах. Вряд ли от боли, скорее — отнесправедливой обиды. Ягоды сами вылезли навстречу! И ещё пахнут нарочно!

На горизонте красочно заблестели под оранжевым солнцем белыестены большого красивого города. Солнце уже склоняется к краю земли, оранжевыйшар начинает багроветь, и кажется, что по чистой городской стене стекают потокичервонного золота.