это ничего (бы) не сказал; да и о чём? Он просто смотрел, как она на коленях его обустраивается. Великий провокатор, такая желанная смерть. Она никогда не убивала сама; но – она лишь терпеливо ждала, пока самую вкусную (из наивозможных) жертву не поднесет ей само течение Леты.

Которое, кстати, именно сегодня перекинулась в питерский дождь (в каждую отдельную каплю). Конечно же, Илья ей не ответил; но – она ответа и не ждала.

Великая Блудница (не) считающая женщин некими кронидами (см эллинские мифы) – убийцами и людоедами своих детей; но – признающая за ними функцию деторождения бессмертных в смерть (без которой не было бы никакого человечества).

Она была (в этом) не совсем права и – не всегда права; порою она сама знала, что не была права; ну и что? Здесь не было ни слышавших её речь Павола или даже ученика иконописца Василия.

Никто бы не засвидетельствовал слов Лилит. Впрочем, она бы от слов и сама не отказалась. Просто потому, что принимала всю их неполноту целиком (сиюминутную правду и ежесекундную ложь).

– А ведь ты могла бы говорить на языке, вмещающем и бессмертие, и смерть, – молча сказал он ей.

– Нужен собеседник, который услышит и ответит, – она подразумевала не только максиму «нам можно всё, но не хватает сил за это всё ответить перед Богом» (тот поэт на мосту, Niko Bizin); она подразумевала само Сияние Слова, Свет его во тьме (объединение всего во всём).

Он поднял рюмку, и алкоголь в ней невесомо колыхнулся. Ничуть не походя на тугую цикуту Сократа. И даже на амброзию олимпийцев не походя. Колыхнулось и растворенное в нем электричество ламп, ничуть не походя на холодное солнце вершин.

Искусственный свет, насквозь пронзающий искусственные же смерть и бессмертие. Его личная смерть могла (бы) ему улыбнуться (но – всего лишь отвела глаза).

Он пил скверный алкоголь (кажется, херес; ему было всё равно). Медленное опьянение начинало тлеть в его жилах (словно бы каждая капля алкоголя подобна песчинке часов и – прибывая и убывая – отодвигает нам сроки); сегодняшний вечер (неудержимой иноходью иноходца на арене константинопольского ипподрома) устремлялся к финалу; какому? Неизбежному.

Когда им с Яной надлежит остаться одним и когда, (не)может быть, чтобы (не)настала эпоха Девятого Дня.

И тогда девчушка на коленях у Ильи вдруг утратила свою неотвратимую (непоправимую) прелесть; она чему-то смутилась (и даже не перехватила безразличный взгляд Яны), и сама отвела от него глаза; и как-то сами собой и очень внезапно стихли все разговоры.

Все вдруг стали смотреть на Илью. Потому – девчушке пришла пора покинуть его колени. Ведь в самом облике псевдо-Илии действительно произошли разительные (и неопределимые словами) перемены – должно быть, такие же, какие сам Илья увидел в присутствующих смертных людях (и в себя в том числе).

Люди предстали именно что в образе песочных часов.

Казалось бы, ничего фатального в этом видении (в песочных часах) не было; но – смерти пора было встать с его колен.

Хотя – ничего ведь не было даже в том, что на месте каждой песчинки оказывался высохший череп. Просто-напросто – такой он увидел эту нетленную тишину между слов (дуговую растяжку, пролегающую между миром сегодняшним и миром еще небывалым); оба эти (несовместимых) мира ожидали от него новых слов (словно бы эти слова у него были); но – смерти пора было встать во весь рост.

Казалось – (сейчас) он мог произнести Слово на языке, которому любой алфавит просто-напросто тесен. Казалось – она была готова ответить ему на этом же языке. Не смотря на то, что на его коленях сидит его смерть, а она сама (Великая блудница) раскинулась на коленях того, кто хотел бы (но никогда не сможет) стать её жизнью.

Заговорить он (почти) не успел, его вселенское намерение (даже претензию на намерение) перебили: девчушка подскочила как ужаленная! Не оставила (ещё) его колени, а словно ретировалась куда-то (оставшись на месте).

От самого телодвижения её (на миг) отвлекли.

– Здравствуйте, Леонид Викторович! – сказал молодой мужчина, просто подошедший к столу, где все они были собраны.

Все взоры обратились на говорившего (но – не на том языке и не те слова). Донельзя взволнованный встречей, молодой мужчина взирал на всю честную компанию горящими глазами; примечательно, его внешность была не столь усредненной, как у приглаженных морем своих тренировок валунов-рукопашников; но – явно стремилась к этому.

Что он немедленно и (с несколько вынужденной непринужденностью) подтвердил:

– Это удача моей жизни, встретить вас вот так запросто.

– А-а … Здравствуй, – вяло вымолвил кто-то один из компании (скорей всего, именно помянутый Леонид Викторович); прочие равнодушно промолчали, взглянув и тотчас отвлекшись.

Посторонний персонаж не смутился:

– Я хочу просить вас, Алексей Викторович. Я достоин заниматься в вашей группе. Будьте моим тренером. Испытайте меня.

– Испытать? – с непонятным (опять-таки) выражением вымолвил помянутый Алексей Викторович; причем – на Яну, присевшую на колени Стаса он не глядел. Но Илью с девчушкою разглядывал пристально.

После чего – непонятно оглядел человека, предложившего себя испытать. Чуть поведя головой, что-то там себе решая, причём – не относящееся к разговору. Что-то (любому Перевозчику) очевидное.

– Возьмётесь?

– Тебе всю жизнь придется называть меня учитель. Запомни.

Да, учитель, я хорошо запомню.

– Куда (и когда) приходить, знаешь.

– Знаю, учитель.

На этом разговор, перебивший Илью, завершился, и молодой человек ретировался; а что был он очевидный (разве что в будущем, не сейчас) ухажёр этой самой девчушки, а в дальнейшем и любовник, разъяснять не понадобилось – откуда бы иначе этот искатель Золотого Руна (как не из вероятного будущего) так легко на ватагу приближённых к Яне рукопашников вышел?

Так и хочется поиграть словом: чуть придвинувшись, ухо сожрал!

Причём – не случайно на ум пришёл подбор дружины аргонавтов (демоны Максвелла взялись за свои прялки): тотчас Стас (почти сам собою) как-то от Яны отдалился; она встала с его колен, и он и был ею отпущен.

Из кафе вышли чуть погодя и сразу же пошли очень быстро, почти полетели; все словно бы прочувствовали происшедшее;