намекнув на поговорку: шило на мыло менять. Дело было в ином: она (вместе с Ильей) словно бы увидела новый мир; причём – уже не волшебную статику статуй (и – не плоскую сумму технологий человеческого демонизма); но – что именно они увидели оба? Что они могли бы увидеть?

Он сказал:

– Откажись от мира иллюзий. Мир иллюзий – просто место, в котором нет весны: настолько она постоянна и повсеместна.

Мило (и притворно) зевнув, она сказала:

– Если ничего, кроме весны, нет в нём, тогда – нет и весны.

– Да, весны – нет; зато – есть такое слово.

– Псевдо-Слово, – могла бы поправить она; но – она улыбнулась. Потом – она не стала выходить из кажущегося, зачем?

Кажущимся был он, она (единственная) была настоящей. Пусть он попробует выйти – из себя к ней.

Как описать Майю простыми словами? Можно представить себе яркое солнце в ясный летний полдень. И вдруг – набегают тучи и скрывают это солнце. Тучи можно сравнить с Майей – они скрывают от человека сияние солнца. А теперь представим, что человек родился в городе, где облака всегда висят в небе, и о существовании солнца такой человек даже не будет подозревать, а если же ему о нём рассказать – он будет воспринимать это лишь как теорию. Именно поэтому опыт выхода из-под влияния Майи невозможно передать на словах или описать в книге. Точно так же, как невозможно описать слепому красоту предзакатных пейзажей. (инет, взято из словаря Йоги)

Что мы видим в человеке? Мы видим нечеловеческую (ибо – стихийную) страсть, наделявшую смертных способностью совершать деяния почти божественные и – самим становиться богами; что мы видим на примере Яны и Ильи? С учётом того, что Илья предъявляет претензию даже не на супружество с Лилит (это само собой: кто из мужчин избегнет преклонения перед Великой Блудницей?), а что сам он – воплощение Первомужчины.

Он спросил её:

– Противоречие между нами всё ещё в том, кто (во время телесной любви) должен находиться сверху? (см. семитские предания)

Она ответила:

– Нет (меж нами) такого противоречия. Поскольку – сверху всегда я.

После чего она рассмеялась и сказала:

– Кроме того, я осведомлена не только о Прекрасной Даме провансальских трубадуров, о Вечной Женственности ваших поэтов-символистов (именно ваших – петербургских; отчасти – поэтому я здесь, а не только прячусь); осведомлена я и о Софии Премудрости (она намекала, что ведает о «функции» нательного крестика на груди псевдо-Илии).

А Илья (почти – сам) подумал о поэте-безумце на мосту. Причём – у него (как у человека Ильи) никаких оснований считать того безумца-поэта – «настоящим» поэтом не было; но – как псевдо-Илия он – просто знал: тогда перед ним (на миг) оказался безумец-поэт Орфей перед сошествием в Москву за Эвридикой.

Орфей – воплотившийся в смертное тело псевдо-поэта (вот как Ной воплощался в псевдо-Ноя; разве что с псевдо-Порометеем сложней: неведомо, сам ли это лукавый светоносец или его ипостась); но – тотчас его видение изменилось!

И вот – перед нами тело Орфея, упавшего наземь. И толпа склоненных над ним опьянённых менад Диониса; не случайными были все эти помышления о Майе! Яна прямо давала понять Илье, что для нее существование мира оправдано только как эстетический феномен.

– Перестань. Я пришел не за тем, чтобы увидеть банальность.

– Каждый видит, что может. Всё, что не сверх (не)возможного, банально.

– Перестань говорить глупости.

Усмехнувшись, она напомнила:

– Я женщина. Ты пришёл к женщине. Но лишь затем, чтобы объявить о себе обновлённом. Пришёл объявить о своём смирении – что ещё более банально, нежели моё кокетство: не ты первый, не ты последний! Все и смиряются, и (всё равно) приходят.

– Нет, – ответил он. – Я пришёл признать: время – это «не вечная» вечность, а мы с тобой «смертные» бессмертные.

– Нет, – ответила она. – Это – только для тебя. И только ты – ты.

Она (отдельно) ответила на каждый его (всеобщий) тезис.

– Даже если ты воплощённый Адам, ты – (самый первый «ты») необратимо отведал евина плода. Как там у (вашего) Иоанна Богослова: аз есмь Альфа и Омега, первый и последний. Тот Адам перестал быть первым, но не стал последним. Став христианином, ты находишься на пути к своему завершению (которое полностью тебе недостижимо: постигнуто – откажись и иди дальше); мне же никуда идти не надо, я и есть Первая (а последней мне не быть).

Он не ответил. Она была права. И отчасти, и во всём. Такое возможно (не) только в мире кажущемся, о котором сказано выше.

Она знала. Потому заговорила о другом:

– Кстати, как ты это сделал?

– Что именно?

– Обнаружил меня в Петербурге.

– Я нашел тебя, как и всегда, несравненной, – повторил он (или ещё не говорил? Или говорил в прошлых своих жизнях?); улыбаясь, он спародировал какой-то ей характерный (когда она считала, что слова говорить излишне) и ничего не обозначавший жест.

Она опять рассмеялась, хорошо его поняв; но – они хорошо поговорили (и ничего не сказали). А меж тем в природе вещей вокруг них произошли изменения: дождь, повсеместный как Лета (река забвения и смерти, порассыпанная на капли меж смертных людей), внезапно окончился.

– Как давно в Петербурге дождь? – мог (бы) пошутить он (всем известною шуткой).

– С 1703 г. от Рождества вашего Христа, – могла (бы) ответить она (всем известным ответом).

Так зачем он пришел к ней? За такими словами. Ведь и от простых (но – несравненных) слов смерть тушуется – так он напрасно надеялся (меж тем сама смерть, шедшая рядом и ставшая в свете Черного Солнца тенью Яны, даже не улыбнулась).

Но – что желает сейчас для себя смертное существо, именуемое «Илья»?

Оно (существо, доросшее до псевдо-Илии) желает быть – всегда; но – ничто (в мире) уже не может быть прежним. Ведь и несравненная Яна – не более чем катализатор совместных (не)возможных перемен (поскольку имя ей перемены). Функция того, что не может быть функцией.

Уже с раннего детства он начал