хотя! Ведь и слова говорившими были выбраны – не те, и произнесены были – не так; вот только времени (у всего миропорядка) – словно бы почти не осталось.

Он был от нее неподалеку. А когда соперник по имени Стас взглядывал на него, на губах Ильи появлялась мимолетная улыбка. Опять-таки обращенная не к этому случайному сопернику (а вот здесь он ошибся: нет в миротворении случая), попавшему в эпицентр сегодняшней встречи Стасу, а собственным мыслям.

Он думал: даже Стихии, войдя в человеческую плоть, должны оправдать и обосновать своё в ней пребывание; так же, как с Рождеством Богородицы: пока не родилась (совершенная) Скоропослушница, человек не мог принять в себя (всего) Бога.

А (до тех пор) женщина (дочь Евы) – не могла родить (всего) Бога. Потому и рожала бессмертных в смерть. Но и здесь он ошибся, поскольку (и прежде всего) – сам был сыном женщины.

Как иначе можно победить смерть, кроме как родившись (умерев) в неё?

Сейчас – вовсе не божественность малых богов и стихий (понимай, человеческих deus ex machina) заключалась в некий объем, именуемый городом Санкт-Петербургом и его Московским проспектом, и всей этой (выпавшей на нашу долю) Россией конца двадцатого века; он ошибался – ибо очень хотел ошибаться!

Бессмертие, облекшись в смертное, тем не менее тоже оставалось не более чем частью происходящего.

Все они шли по направлению к Технологическому институту. У метро рукопашники стали прощаться. Но Яна, тронув Илью за рукав, отступила от дверей, ведущих в подземное чрево:

– Тебе с ними не по пути.

– А с тобой? – бессмысленно спросил он, заполняя словами образовавшуюся неловкую тишину (такою вот разной она бывает, вестимо: разящей, чреватой, всеобщей); но – он с готовностью встал с Яной рядом.

При этом – без видимого усилия (как через павшую лошадь) он переступил загнанный взгляд Стаса и обратился к остальным:

– Прощайте! Вы богатыри (вестимо, числом далеко не тридцать три), но сегодня я заберу у вас вашу Спящую Царевну.

– Спящую? – молча спросил кто-то.

Потом другой «кто-то» мысленно добавил:

– Но не тебе с ней уснуть.

Этот неслышный диалог ничего не значил, кроме пожелания из тех же русских народных сказок: не садись не в свои сани, Емелюшка!

– Да, – молча сказал (обращаясь к себе) псевдо-Илия. – А коли сядешь, не обессудь.

Бледный Стас – словно бы услышал эти слова. Сани, в которые он сел (об этом речь впереди) выглядели как автомобиль вольво. Произошло это несколько лет назад в южном городе на берегу тёплого моря (и связано, разумеется, с золотой рыбкой); но – речь об этом впереди: любая речь (всегда) впереди (всего).

Всё в мире речь, а что не есть речь, не есть мир.

Произноситель речи и рассказчик её – пусть даже он скоморох и насмешник (он же сказочник), часто бывает посредником и проводником (не путать с Перевозчиком) между миром как бы реальным и миром волшебным, и для людей повседневных сказка и смех есть единственный мост в ирреальное существование.

Яна услышала этот не произнесенный призыв и сказала:

– Прощайте! Сегодня, быть может, так и должно, – и сделала незначащий жест в сторону бледного (до бела раскаленного) Стаса; и что-то подчёркнуто приватное этот жест означал: Стас не сразу, но охладился.

Очевидно, и с ним нам ещё предстоит повстречаться.

– Прощевайте. Увидимся.

Показалось, вся группа сплочённо выдохнула:

– Конечно!

Потом кто-то особенный решил еще и пошутить:

– А то, может, проводим? Не дай бог решат обидеть твоего спутника, в темных то подворотнях

Получилось пошло. Яна не повела бровью. Говоривший прочувствовал сам и развил тему:

– Напросятся, тебе (внешне столь беззащитной) придётся их наказывать. Ещё не наскучило искушать малых сих?

– Не наскучило.

Все сдержано поулыбались. Причём – Илья улыбался вежливо. Потом – говорливая камарилья исчезла. Тогда – ни слова не сказав, Яна повернулась и пошла прочь, опять предоставив ему себя догонять.

Стремительно шагая, он заглянул ей в лицо и (словно бы наново) повторил:

– Здравствуй.

– Сегодня ты был особенно назойлив, – сказала она. – Это так у вас, православных? Ведь кто-то из ваших батюшек говорил: молитесь чаще! Богу надо докучать.

– Он прав. В своём начале любая речь есть молитва.

– Вот и я о том же. О чём ты мне молился?

– Не смеши (прим. о ранее помянутом скоморошестве); я назвал тебя Спящей Царевной и не солгал, ведь ты никогда не просыпалась и (даже в своём сне) почти не жила живой жизнью.

– Жизнь моя, о чём ты? Ведь ты здесь и сейчас, и со мной; не это ли жизнь живая? – она рассмеялась (вслух), причём (подчеркнуто) беспечно; но – началом всей этой истории является факт, что и Яна, и Илья всё ещё люди.

Сколько бы человек ни рассуждал о том, что всё состоит из пустоты (даже несмотря на то, что это подтверждает вся сумма технологий его мышления), вещи и явления продолжают существовать, обладают вполне плотной субстанцией, а алхимический принцип «то, что вверху, аналогично тому, что внизу» мало кому понятен и кажется неприменимым в реальной жизни. Именно поэтому средневековые алхимики тратили всю свою жизнь, чтобы понять всего несколько строк, которые написаны на «Изумрудной Скрижали». Причина этому – иллюзия. (кажется, взято не из википедии?)

«Майя» в переводе с санскрита означает «иллюзия» или «видимость». Майя – это определённая энергия, которая скрывает от нас единство всего сущего и истинную природу вещей.

– Ты сам сказал: они люди, а мы всё ещё люди, – повторила Великая Блудница.

В их общей реальности сновидения она (в ответ ему) сотворила аллегорическую иллюзию: слова перекинулись в образы и – объединились, и – предстали перед ним как античная статуя безголового и безрукого Аполлона; но – занявшего (привычное всем) место (столь же изуродованной) богини любви.

– Хорошо, ты твердишь о незавершенности, и – что? Ты предлагаешь мне вот это? – сказала она, должное время подержав (перед его душой) этот морок обмена; но – почти сразу убрав и его (и даже не заменив другой иллюзией).

Ничуть не