в девяностые годы прошлого века на кастинг в киностудию, с удивлением косятся на меня. Приходится сказать:

– Я подруга Лоры. Наверное, дверь перепутала.

Актеры кивают, как будто все объяснилось.

Я выхожу из гримерки и шагаю по длинному коридору мимо туалетов и пустой кассы, пока не оказываюсь на пороге зрительного зала. Огни внутри приглушены. На сцене с десяток артистов, включая тех, что попались мне в гримерке.

– Актеры, по местам! – раздается властный женский голос. Его обладательница сидит в первом ряду ко мне спиной. Я вижу только великолепную корону из обвивающих голову кос. – Музыка, пожалуйста.

Начинается музыка, и актеры запевают «Сезоны любви», своего рода визитную карточку «Богемы».

– Стоп! – восклицает женщина, перекрикивая тех, кто на сцене.

Музыка обрывается, актеры замолкают, и в зале загорается свет.

– Сместите прожектор от центра сцены, – командует женщина, оборачиваясь к пульту осветителя, расположенному у меня за спиной.

Тут-то она и замечает меня, стоящую в одиночестве среди рядов кресел. На краткий миг наши взгляды встречаются, и она замирает, будто увидела привидение. А потом объявляет:

– Перерыв десять минут.

Словно в трансе она поднимается и идет к задним рядам зрительного зала, все так же не сводя с меня взгляда.

– Вы Лора? – спрашиваю я, когда она уже совсем рядом.

– Вы точная копия моей давней знакомой, – говорит она, явно не веря своим глазам.

Я не впервые слышу, что очень похожа на маму.

– Вы имеете в виду Ирен Майер?

Лора кивает.

– Я ее дочь.

Она садится в одно из кресел задних рядов, склоняет голову и начинает плакать.

Хотя на работе у себя в кабинете мне регулярно приходится видеть плачущих людей, сейчас я не знаю, как реагировать: это слишком неожиданно. Потом говорю:

– Не хотела вас огорчить.

Она мотает головой и объясняет:

– Это слезы не печали, а радости. После того как я навещала вашу маму в Лос-Анджелесе сорок с лишним лет назад, она переехала и сменила номер телефона. Видимо, вышла замуж и взяла другую фамилию, потому что мне больше не удалось ее отыскать. Все эти годы я пыталась найти Ирен по официальным каналам и в Сети, но ничего не вышло. Может, потому что я слишком старая и плохо лажу с интернетом. Я уж думала, что никогда больше о ней не услышу. Как у нее дела?

– Она умерла, когда я была старшеклассницей, – отвечаю я.

– Как же жаль… Соболезную. – Лора опускает голову и осмысливает новость.

– Спасибо.

Она старается взять себя в руки, поправляет корону из кос на голове, потом говорит:

– Рада нашему знакомству. Знаете, ведь в одном только кончике мизинца вашей мамы было больше таланта, чем у всех нас, вместе взятых, – и она оттопыривает мизинец.

– Не знала, – удивляюсь я.

– За двадцать семь лет игры на Бродвее и двадцать лет преподавания актерского мастерства бессчетному количеству студентов я сталкивалась с таким талантом раза два-три. И всегда гадала, чего достигла бы Ирен, если бы не ее проблема с… ну, знаете…

– Нет, не знаю, – возражаю я.

– Э-э, – сбивается Лора, – думала, вы в курсе.

– Пожалуйста, расскажите мне, – прошу я. – Вообще-то, я потому и приехала. Ищу ответы на вопросы о мамином прошлом.

Видно, что Лоре неловко.

– Я не вправе…

– Пожалуйста, – настаиваю я.

– Уверена, ваша мама тщательно выбирала, что рассказывать вам о себе и о чем умолчать.

– Когда она умерла, мне было пятнадцать, – возражаю я. – Я наверняка узнала бы о ней больше, став старше. О многом мама просто не успела мне рассказать.

– Лучше вам сохранить те воспоминания о матери, которые есть у вас сейчас. Нехорошо, если их запятнает посторонний человек.

Запятнает?

У меня возникает соблазн сказать Лоре правду, что мама, возможно, все-таки жива и какие-то старые дела могут не только снова поставить под угрозу ее жизнь, но и грозят бедами мне, а то и Эдди с Сарой. Но откровенничать пока нельзя, иначе Лора обратится в полицию или поделится сплетней с кем-то из коллег, и новость мигом разлетится по всему Нью-Йорку. Приходится прибегнуть к другой тактике.

– Повзрослев, я столкнулась со многими трудностями, – говорю я. – Думаю, мне было бы легче с ними справляться, знай я о маминых неприятностях. Разве не в этом задача театра и вообще искусства? Показать каждому, что он не одинок, что другим людям уже доводилось пережить нечто подобное. И тогда нести собственное бремя становится не так тяжело.

Лора глубоко вздыхает.

– Давайте просто скажем, что на первом курсе ваша мама познакомилась с нехорошими людьми, которые втянули ее в нехорошие дела.

– Не знаете, тогда у нее был парень? – Я не сообщаю, что совсем недавно изучала страничку Лоры в выпускном ежегоднике и видела на снимке маму.

Лора встречается со мной взглядом и берет паузу, а потом наконец отвечает:

– Нет.

Она явно что-то скрывает. И парень рядом с мамой на той фотографии ей наверняка знаком. Лора ведь общалась в Лос-Анджелесе с мамой и Перл. Почему она не хочет все мне рассказать?

– Когда ваша мама бросила Тиш, я пыталась уговорить ее вернуться, – меняет тему моя собеседница. – Я была убеждена, что она создана для Бродвея и Голливуда, что ее талант безграничен. Я постоянно напоминала Ирен об этом, но она твердо решила поменять колледж.

Она продолжает что-то сумбурно говорить, а я пытаюсь прочесть истину между строк.

– Вы знаете, что она целый месяц лежала в больнице после того, как ушла из Тиш? – спрашиваю я.

– Нет, – с напряженной улыбкой отвечает Лора.

И снова я ей не верю.

– Послушайте, чудесно, что у нас была возможность познакомиться, – продолжает она, – но мне пора продолжить репетицию.

– Спасибо, что уделили время, – говорю я, и Лора уверяет:

– Мне только в радость.

Я бреду прочь и выскальзываю из театра. Интересно, что и почему скрыла от меня Лора? Я больше ни о чем не могу думать. Телефон начинает звонить, на нем высвечивается номер университетской канцелярии, и я нажимаю на кружок с зеленой трубкой.

– Алло?

– Я нашел старый адрес вашей мамы, – сообщает Нил. – Тот, по которому она жила, когда у нас училась. Наткнулся на него, когда вы уже ушли. Вдруг там кто-нибудь знает, что случилось. Хотя, может, это и пустое дело, все-таки с тех пор прошли десятилетия.

– Да, но я все-таки возьму адрес, – вздыхаю я. Других зацепок у меня нет.

– Это не университетское жилье. Пятнадцатая улица, неподалеку от парка Юнион-сквер. Дом триста тринадцать, Восточная Пятнадцатая улица, – объясняет он.

– Понятно. – Я быстро вытаскиваю из сумочки ручку с блокнотом и записываю адрес. – Еще раз спасибо за помощь.