– Да.

– Это одна из первых больниц в Нью-Йорке, где разработали программу детоксикации опиоидных наркоманов. Они считаются пионерами в этой области, – говорит Джей.

В животе у меня все сжимается. Я не хочу верить, что мама когда-то была наркоманкой, но отрицать очевидное становится все сложнее.

– Я еще обнаружила, что приют, где она жила, снесен, а на его месте разбили скверик, который содержится благодаря «щедрости» Каделлов, – продолжаю я.

– Такое у них сплошь и рядом. Когда федералы только сели на хвост братьям, эта семейка стала финансировать рехабы, чтобы отвлечь внимание общественности от своих опиоидных препаратов. Вернее, от того, насколько быстро они вызывают зависимость. Каделлы пытались повлиять на ход событий и ради этого изображали сторонников борьбы с наркотиками. Хотели выглядеть невинно. Кстати, как ты все это разузнала?

Я не отвечаю, потому что мне не хочется лгать. Но с проезжей части, выдавая меня, доносится рев сирен трех машин скорой помощи.

– Ты ведь в Нью-Йорке, – констатирует Джей.

– Да.

– Я как раз и позвонил, потому что боялся, как бы ты туда не поехала, – говорит он. – Я знаю, как повлияла на тебя потеря матери и как сильно она в результате повлияла на нашу с тобой семью. Но сомневаюсь, что ты понимаешь, насколько опасны эти люди, Лима. Не надо рисковать всем, что у тебя есть, даже ради мамы.

Ему невдомек, что я просто не смогу вернуться к нормальной жизни, пока не узнаю, жива мама или нет.

* * *

Я ухожу из скверика и ищу в Сети Александра Валентайна. Выясняется, что он давным-давно владеет художественной галереей на 21-й улице. Заведение так и называется: «Галерея Валентайна». Я понятия не имею, работает ли он там до сих пор или передал дела и удалился на покой, а то и вообще умер. И уж тем более мне неизвестно, помнит ли он маму.

Галерею заполняют неоновые бабочки в человеческий рост – оранжевые, розовые, зеленые, голубые. Бабочки повсюду: свисают с потолка, крепятся к окнам и к стенам.

Внутри никого, кроме элегантного старика с серебристыми волосами, одетого в серый кардиган. На нем очки в черепаховой оправе, он восседает в глубине галереи за деревянным бюро с откидной столешницей и читает книгу.

Отложив томик в сторону, старик поднимает на меня взгляд и говорит:

– Добрый день.

– Вы, случайно, не Александр Валентайн? – спрашиваю я.

– В последний раз, когда я проверял, меня именно так и звали, – улыбается он.

– Я Беатрис Беннет, – представляюсь я. – Моей матерью была Ирен Майер.

Он все с той же улыбкой сдвигает очки на кончик носа и смотрит на меня поверх них.

– То-то вид у вас знакомый.

– Так вы ее помните?

– Она из числа наших самых первых жильцов, – кивает старик.

– Значит, она действительно была наркоманкой? – спрашиваю я и слышу в ответ «да».

Хотя все к тому и шло, мне до сих пор трудно поверить.

В детстве мы возводим родителей на пьедестал. По мере взросления они становятся в наших глазах обычными людьми. Но для тех, кто потерял отца или мать в юном возрасте, они так и не очеловечиваются окончательно.

Александр замечает, что я расстроена.

– Я тоже давно не употребляю, – произносит он, стараясь смягчить удар и примирить меня с мыслью о том, что моя мама – химически зависимая. И добавляет: – Только что отметил сорок пять лет трезвости.

– Поздравляю, – говорю я. Чтобы Валентайн не решил, будто я сказала это со злости, приходится пояснить: – Я работаю клиническим психологом и понимаю, как тяжело приходится тем, кто борется с зависимостями. У меня и собственный опыт есть. Просто до сегодняшнего дня я не знала про маму.

– Она была очень серьезно настроена вернуться к нормальной жизни. Серьезнее большинства. Не знаю, правда, поможет ли вам такое знание. Что привело вас сюда?

– Мама умерла, когда мне было пятнадцать, и я пытаюсь как можно больше о ней узнать. Потому что у меня есть свои демоны, с которыми приходится сражаться.

– На мой взгляд, в то время Ирен тянул назад только ее парень, – говорит Александр. – Мы советовали обитателям реабилитационного центра воздерживаться от отношений, пока у них не наберется хотя бы год без алкоголя и наркотиков. Но этот призыв игнорировали очень многие, не только ваша мама.

– А вы знали этого самого ее парня? – спрашиваю я.

– Я не был с ним знаком, но, помнится, соседка вашей матери по комнате его терпеть не могла, – отвечает мой собеседник. – Эстер Гермес, известная в то время светская тусовщица. Они с вашей мамой познакомились в больнице Белл, вместе детокс там проходили.

Мама никогда не упоминала Эстер. Ну еще бы, ведь она и о своей наркомании не говорила.

– Слышал, Ирен все же смогла окончить университет, хоть и пропустила семестр, пока жила у нас. Это правда? – интересуется Александр.

Я киваю.

– Мама стала клиническим психологом. И специализировалась на химических зависимостях.

Валентайн улыбается.

– Какая молодец! Я-то вышел из игры: пришлось сосредоточиться на собственной трезвости. Нельзя помочь другим, пока не поможешь себе.

Его слова попадают в цель. Я с новой ясностью вижу: если мне когда-нибудь удастся разобраться с тем, что сейчас творится, то первым делом придется решить проблему с РПП. Лишь после этого я смогу вернуться к работе, ведь она заключается в том, чтобы помогать другим. То же самое касается жизни с Эдди и Сарой, которая кажется теперь медленно ускользающей мечтой.

Я стараюсь выкинуть тревожные мысли из головы, а в животе у меня так громко бурчит, что Александр это слышит.

– Вчера вечером у нас тут был вернисаж, и у меня в подсобке осталось кое-что с банкета. Могу я вас угостить? – предлагает он.

Тут звонит мой телефон. Это снова Пол.

– Мне надо идти, – говорю я Александру. – Еще раз спасибо, что поговорили со мной о маме.

– Я рад, что у нее все хорошо сложилось, – отзывается он. – Уверен, и вы тоже справитесь. Не знаю, с чем именно вам приходится бороться, но я должен сказать: выздоровление возможно всегда. Если продержишься один день, сможешь продержаться и всю жизнь.

Я киваю, опознав цитату из Бенджамина Алире Саэнса[8], знакомую еще по аспирантуре. Однако мне никогда не встречались аналоги этой фразы, касающиеся еды.

Алкоголь и наркотики отличаются от расстройства пищевого поведения тем, что нельзя полностью отказаться от еды. Остается только найти способ жить с этим заболеванием. Выздоравливать от РПП – значит делать сознательный выбор каждый день, каждый раз, когда ты ешь, снова и снова.

В животе у