прийти на помощь Австрии. У австрийцев же не было ни того ни другого, и поэтому они едва ли стали бы помогать Чехословакии. Кроме того – и этот момент был еще важнее, – Муссолини не было дела до Чехословакии. Он был по-прежнему официально привержен сохранению независимости Австрии, и, возможно, британцы и французы держали это в уме, когда выдвигали вопрос об Австрии на первый план. Гитлер не собирался идти им навстречу и решительно задвинул его обратно. Осенью 1937 г. он активизировал немецкую агитацию в Чехословакии. Одновременно он перестал поощрять ее в Австрии, четко заявив: «Мы должны продолжать поиски эволюционного решения»{6}. Гитлер не просто не проявлял инициативу в Австрии, он вообще не хотел с нее начинать. Не исходила инициатива тут и от британцев или французов. Галифакс и другие в многочисленных примирительных заявлениях выдвигали чисто теоретическое предположение, как и Гитлер на заседании 5 ноября: мол, было бы неплохо, если бы Германия распространила свою гегемонию на две соседние страны мирным путем. Никто не придумал только, как это сделать. Все это были пустые разговоры.

И все-таки инициатива должна была от кого-то исходить. Возможно, нам стоит внимательней присмотреться к австрийской стороне. Пост канцлера номинально независимой Австрии в то время по-прежнему занимал Шушниг. После заключения 11 июля 1936 г. «джентльменского соглашения» с Германией ему приходилось несладко. Шушниг наивно и прекраснодушно полагал, что это соглашение положит конец его бедам. Австрия провозгласит себя немецким государством, респектабельные представители «национальной оппозиции» войдут в австрийское правительство, нацистов выпустят из тюрем. Тут-то и прекратятся нацистские заговоры и разжигание недовольства, не будет больше ни тайных поставок оружия, ни нелегальной агитации. Шушнига вскоре постигло разочарование. Нацистская агитация не прекращалась, и даже приказы Гитлера не могли ее остановить. Ближайшие коллеги Шушнига сами интриговали против него в Берлине. Шушниг обратился с жалобой к своему старому покровителю и защитнику Муссолини, но там его ждал холодный прием. Муссолини нравилось выставлять себя в лестном образе гаранта существования Австрии – этакого Меттерниха наоборот, мстящего за унижения, которым Италия подвергалась сто лет назад. Он внимал предупреждениям высокопоставленных фашистов, начиная с его зятя Галеаццо Чиано, министра иностранных дел, которые твердили ему, что Гитлер – опасный союзник, который раздавит Италию, предварительно разделавшись со всеми остальными. Он к ним, казалось, прислушивался, но, когда доходило до дела, не реагировал на их увещевания. В глубине души Муссолини был единственным реалистом среди фашистского руководства, единственным, кто понимал, что собственных сил у Италии мало и что имитировать величие она может лишь в роли гитлеровского подручного. Сколько бы он ни заявлял о своей независимой политике и об отстаивании итальянских интересов в Центральной Европе, он знал, что в случае кризиса ему придется уступить Гитлеру. Поэтому его раздражал Шушниг, который вынужден был принимать позы Муссолини за чистую монету. Несмотря на всю свою браваду, Муссолини находился в том же положении, что и государственные деятели Западной Европы; он хотел продать Австрию при условии, что все пройдет мирно и с соблюдением приличий. Никакой реальной поддержки Шушниг от Италии не получил – только настойчивые советы вести себя благоразумно и не поднимать шума.

Шушниг, однако, был жертвой – последней из них – типично австрийской иллюзии: веры, будто европейскую совесть можно пробудить, если убедительно разоблачить националистические интриги и пропаганду. В середине XIX в. австрийские политики питали эту иллюзию в отношении итальянского национализма, в начале XX в. – в отношении южнославянского. В 1859 г. им казалось само собой разумеющимся, что Кавур лишится поддержки Наполеона III и будет осужден великими державами, как только обнаружатся явные доказательства его причастности к националистической пропаганде. В июле 1914 г. им казалось столь же очевидным, что все великие державы отвернутся от Сербии, как только ответственность за убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве будет убедительно возложена на ее агентов. Каждый раз они находили улики, казавшиеся им убедительными, и каждый раз это подталкивало их к решительным действиям, ведущим к гибели – к поражению в Австро-французской войне 1859 г., к поражению и краху в Первой мировой. Та же вера жила и в Шушниге. Он тоже предполагал, что австрийских нацистов ждет всеобщее осуждение, как только будут предъявлены веские доказательства их виновности: их осудят западные державы, осудит Муссолини, осудит даже Гитлер, который все-таки был законным главой предположительно правового государства. Шушниг тоже добыл такие доказательства. В январе 1938 г. австрийская полиция провела обыск в штаб-квартире нацистов и обнаружила подробные планы вооруженного восстания. Гитлер ничего не знал об этих планах, разработанных вопреки его приказаниям. В этом Шушниг был прав: австрийские нацисты действовали без санкции Берлина. Но станет ли Гитлер извиняться за своих излишне ретивых сторонников? Это был совсем другой вопрос.

Как бы там ни было, доказательства у Шушнига теперь имелись. Оставалось решить, как их использовать. Своими доказательствами и своей проблемой Шушниг поделился с немецким послом Папеном. В конце концов, Папен был благородным человеком, богатым аристократом, примерным консерватором и более или менее примерным католиком. Конечно, его не могло не потрясти такое свидетельство нацистских интриг. Для Папена жалобы Шушнига были бальзамом на душу. Его выводила из себя активность австрийского нацистского подполья, которая ставила под сомнение его собственную добросовестность и препятствовала его усилиям по поиску «эволюционного решения». В Берлине его доводы никого не трогали. Теперь Шушниг поможет их подкрепить. Папен сразу же предложил, чтобы Шушниг донес свою озабоченность до Гитлера. Невозможно сказать, что было у Папена на уме. Может, он надеялся, что Гитлер осадит нацистских экстремистов; а может, предвидел, что Шушнига вынудят пойти на дальнейшие уступки немецким националистам в Австрии. Вероятно, отчасти осуществится и то и другое. Так или иначе, Папен внакладе не останется. В первом случае он посрамит своих неуправляемых противников, во втором – повысит свой престиж как борец за немецкое дело. Может, он ловко добьется мирного триумфа в Австрии – так же, как мирно привел Гитлера к власти в Германии. Именно в этот момент, 4 февраля, в германском посольстве в Вене зазвонил телефон, и Папену неожиданно сообщили из Берлина, что он освобожден от занимаемой должности.

Отставка Папена не имела никакого отношения к австрийским событиям. Она явилась случайным побочным эффектом конфликта Гитлера с Шахтом. 8 декабря 1937 г. Шахт подал в отставку с поста министра экономики. Гитлер не хотел обнародовать их разрыв, и отставка Шахта осталась в тайне. Неожиданно Гитлеру представился удобный выход из положения. 12 января 1938 г. женился военный министр Бломберг. Свидетелями на его свадьбе были Гитлер и Геринг. Сразу после церемонии глава тайной полиции Гиммлер представил доказательства того, что новая фрау Бломберг – женщина с неблаговидным прошлым, бывшая проститутка, небезызвестная полиции. Мы никогда не узнаем, было ли это везением Гитлера или спланированной интригой. Да это и неважно: результат в любом случае был бы тот же. Гитлер оскорбился, что его втянули в эту историю. Немецких генералов возмутило поведение Бломберга. Они потребовали отставки военного министра и предложили поменять его на главнокомандующего сухопутными силами Фрича. Но Фрич был даже более решительным противником Гитлера, чем Бломберг. Этого назначения следовало не допустить. Гиммлер тут же представил свидетельства гомосексуальных связей Фрича. Свидетельства эти были полностью неверными, но в общей скандальной обстановке в них на какое-то время поверили. Гитлер решил уволить сразу всех. Бломберг ушел – его сменил сам Гитлер. Ушел и Фрич. Ушли не только они: Гитлер избавился от всех консерваторов, занимавших посты в правительстве в надежде держать его под контролем. Ушел Нейрат, его место занял Риббентроп. Уволили Папена и посла в Италии Хасселя. Самое главное, что отставку Шахта теперь можно было придать гласности незаметно под прикрытием всех остальных. Это, конечно, и было целью всей операции, но в тогдашней суматохе она действительно почти не привлекла к себе внимания.

В Берлине уволенные покинули свои посты, не протестуя. Нейрат впоследствии стал «рейхспротектором» Богемии, остальные исчезли из общественной жизни. Один только Папен не потерял бодрости духа. Он уже бывал в переделках – 30 июня 1934 г. он оказался на волосок от гибели; он всегда выходил из таких ситуаций победителем