по течению, свойственной скептическому и невозмутимому Болдуину. Он не верил в ассоциировавшийся с Лигой Наций нерешительный идеализм, который без особого энтузиазма продвигал Иден. Чемберлен в первых рядах ратовал за программу наращивания британских вооружений. Одновременно он переживал из-за связанных с нею трат и считал, что без них можно было бы обойтись. Гонка вооружений, по его убеждению, объяснялась недопониманием между державами, а не глубоко укорененным соперничеством между ними или коварными замыслами одной из них, рвущейся к мировому господству. К тому же он считал, что у недовольных держав – в первую очередь у Германии – есть обоснованные претензии и что эти претензии должны быть удовлетворены. В некоторой степени он разделял марксистскую точку зрения, которой придерживались и многие немарксисты, – что в основе немецкого недовольства лежат экономические причины, а именно отсутствие доступа к внешним рынкам. Еще ближе ему было «либеральное» мнение, что немцы являются жертвами национальной несправедливости; он ясно видел, в чем эта несправедливость заключалась. В Австрии проживало 6 млн немцев, которым мирные договоры 1919 г. по-прежнему запрещали воссоединение с Германией; в Чехословакии – 3 млн немцев, с желаниями которых никто не считался; еще 350 000 немцев жили в Данциге. Весь опыт последних десятилетий показывал, что национальному недовольству невозможно сопротивляться, что его нельзя заглушить – самому Чемберлену пришлось невольно признать это в отношении Ирландии и Индии. По общему мнению, хоть и не настолько подкрепленному опытом, считалось, что, как только требования нации удовлетворяются, она становится всем довольной и миролюбивой.

Вот как можно было принести мир Европе. Гитлер не навязывал Чемберлену эту программу, Чемберлен пришел к ней самостоятельно. Эти идеи витали в воздухе, их разделяли практически все англичане, которые давали себе труд задумываться о международных делах. Не согласны были только две группы. Одна, очень небольшая, в принципе отвергала правомерность национальных претензий. Эти люди считали, что политика должна опираться на принцип силы, а не на мораль и что безопасность важнее национальных чувств. Черчилль только недавно провел долгую кампанию против уступок Индии; логическим продолжением этой кампании стало его несогласие с уступками Германии. Ванситтарт и ряд других высокопоставленных дипломатов придерживались того же мнения. Однако такая точка зрения шокировала большинство англичан, своим явным цинизмом лишая ее сторонников влияния на политику. Было принято думать, что силу как метод уже испробовали во время Первой мировой войны и в послевоенные годы. Эта попытка окончилась провалом, и теперь место силы должна была занять мораль. Более многочисленная группа, преобладавшая в Либеральной и Лейбористской партиях, признавала правомерность претензий Германии, но считала, что, пока у власти там находится Гитлер, удовлетворять требования немцев нельзя. Представители этой точки зрения в первую очередь не одобряли тирании Гитлера внутри страны и в особенности преследования евреев; однако они делали из этого вывод, что цель внешней политики фюрера – завоевания, а не равные права для Германии. Им можно было бы ответить, что невмешательство в дела других стран – давняя традиция британской внешней политики, которой придерживались и Джон Брайт, и отец Чемберлена в свои радикальные годы; и что Чемберлен занимал теперь по отношению к нацистской Германии ту самую позицию, которую лейбористское движение всегда требовало занять по отношению к Советской России. Еще тут можно было бы парировать, что гитлеризм – это порождение «Версаля» и, как только версальской системы не станет, он утратит свои дурные свойства. Эти доводы были весомыми, но не окончательными. Желающих противостоять Гитлеру оставалось немало, однако слабость их позиции заключалась в том, что они признавали справедливость его претензий и отрицали лишь, что он имеет право их выдвигать. Они пытались отделить Германию от Гитлера и утверждали, что, хотя Германия права, Гитлер не прав. К сожалению, немцы не готовы были проводить такое различие.

Так или иначе, Чемберлен верил, что его программа сработает. Его мотивом неизменно был всеобщий мир в Европе. Им двигала надежда, а не страх. Ему не приходило в голову, что Великобритания и Франция не в состоянии противостоять требованиям Германии; вместо этого он предполагал, что Германия и, в частности, Гитлер будут благодарны за добровольно сделанные уступки – уступки, которые можно будет и отозвать, если Гитлер не проявит такой же доброй воли. Чемберлен разделял с Гитлером стремление все делать самому. Своим главным советником по международным отношениям он назначил сэра Хораса Уилсона, профессионального примирителя, сделавшего себе имя на улаживании конфликтов между работодателями и профсоюзами; к мнению министерства иностранных дел он не особенно прислушивался. Когда Чемберлен впервые начал переговоры с Гитлером, он сделал это не через министра иностранных дел Идена, а через лорда Галифакса, тогда занимавшего должность лорда – председателя совета. Галифакс обладал уникальным талантом: он всегда находился в центре событий и при этом как-то умудрялся создавать впечатление, что не имеет к ним никакого отношения. Чемберлен, как и все прочие, кто был связан с довоенной британской политикой, оказались безнадежно дискредитированы после катастрофы 1940 г. Галифакс, чья ответственность как министра иностранных дел на протяжении большей части этого периода уступала только ответственности Чемберлена, остался совершенно незапятнанным; настолько, что Георг VI и многие другие – включая лидеров Лейбористской партии – предлагали его кандидатуру в качестве подходящего главы правительства национального спасения. Уму непостижимо, как такое могло произойти.

19 ноября 1937 г. Галифакс встретился с Гитлером в Берхтесгадене. Визит, что характерно, был неформальным: официально Галифакс приехал в Германию, чтобы посетить охотничью выставку в Берлине. Галифакс сказал Гитлеру все, что тот ожидал услышать. Он превозносил нацистскую Германию как «бастион Европы против большевизма»; он выражал сочувствие прошлым обидам немцев. В частности, Галифакс указывал, что в некоторых вопросах «с течением времени могут стать необходимыми определенные изменения». Речь шла о Данциге, Австрии и Чехословакии. «Англия заинтересована в том, чтобы любые изменения происходили путем мирной эволюции и чтобы не допускались методы, которые могут вызвать масштабные потрясения»{3}. Гитлер слушал и время от времени молол вздор. Следуя своей обычной методике, он не проявлял инициативы: чужие предложения принимал, но сам ничего не требовал. Своими словами Галифакс подтверждал все то, что Гитлер две недели назад говорил немецким генералам: Англия ничего не будет предпринимать для сохранения существующей ситуации в Центральной Европе. Правда, при одном условии: перемены должны воплотиться в жизнь без всеобщей войны («масштабных потрясений»). Точно того же хотел и сам Гитлер. Заявления Галифакса, если в его словах имелся какой-то практический смысл, позволяли Гитлеру активизировать немецкую националистическую агитацию в Данциге, Чехословакии и Австрии, а также заверяли его в том, что эта агитация не встретит противодействия извне. Подобного рода подсказки исходили не только от Галифакса. Иден в Лондоне говорил Риббентропу: «В Англии понимают, что более тесное сближение Германии и Австрии когда-нибудь произойдет»{4}. Схожие новости доносились и из Франции. Папен, находясь с визитом в Париже, «с удивлением отмечал», что премьер-министр Шотан и министр финансов Бонне «считают переориентацию французской политики в Центральной Европе вопросом, вполне открытым для обсуждения…». Они «не возражали против заметного расширения германского влияния в Австрии, достигнутого эволюционным путем»; то же самое относилось и к Чехословакии – «на основе ее реорганизации в многонациональное государство»{5}.

Все эти заявления лишь укрепляли уверенность Гитлера в том, что он не встретит противодействия со стороны Британии и Франции. Правда, они не подсказывали решения практической проблемы стратегического характера: как сделать так, чтобы расширение германского влияния выглядело, используя выражение Галифакса, результатом «разумно достигнутых разумных соглашений». Вероятно, Германия смогла бы завоевать Чехословакию и Австрию; гораздо сложнее было устроить самоубийство этих двух стран, которого желали британские и французские государственные деятели. В подсказках из Лондона и Парижа имелся и другой изъян. Основной упор в них делался на Австрию. Гитлер же, когда он рассуждал практически, планировал в первую очередь разобраться с Чехословакией – такая расстановка приоритетов прослеживается уже в протоколе Хоссбаха. У чехов имелась сильная армия и кое-какое понимание международной политики, поэтому они могли