клубы к ответной реакции. Они быстро занимают авансцену на Пушкинской площади – где более умеренные неформалы организуют еженедельные митинги в течение лета 1988 года – и оказываются в центре внимания советских и западных СМИ. Устраиваемые ими скандальные спектакли надолго отпечатываются в памяти: они рвут в клочья советский флаг и портреты Ленина и Горбачева, вступают в конфликты с милицией. Создается впечатление, что диссиденты-неформалы и партийные консерваторы укрепляют позиции в своем поле, придавая этому столкновению видимость эскалации, тогда как на самом деле их отношения достаточно стабильны и ритуализованы. «Радикалы» из группы «Демократия и гуманизм» квалифицируются консерваторами и поддерживающей их прессой как главный символ неформального движения; последнему ничего другого не остается, как встать на их сторону. «Демократы и гуманисты» не ограничиваются митингами; вступив в сговор с некоторыми другими неформалами, они основывают в мае 1988 года «Демократический союз» (ДС), провозглашающий себя «первой оппозиционной партией». ДС назвался партией из провокации (в СССР еще действует однопартийная система) и в насмешку («карлик» ДС, причисляя себя к той же категории, что и «спрут» КПСС, намекает на то, что понятие партии потеряло всякий смысл). Само его появление становится шоком для всех политических акторов, поскольку вводит в обращение до тех пор табуированную тему многопартийности.

Границы движения оказываются не защищенными от вторжения этих конкурентов, но последние обречены на маргинальность. И лишь отбросив лейбл «диссидентства» в пользу «радикальности», они могут надеяться занять в движении более устойчивое место. Лидерам основных неформальных клубов удалось дисквалифицировать понятие «диссидент», а вместе с ним и тех, кто намеревались сделать из их движения простое продолжение диссидентства.

Некоторые бывшие диссиденты, вернувшиеся на политическую сцену, быстро занимают позицию, противостоящую неформалам, обвиняя их в сотрудничестве с режимом. Главной ареной борьбы становится самиздат – традиционная вотчина диссидентов, превратившаяся в средство самоопределения неформального движения. Например, С. Григорьянц, главный редактор «Гласности» (вероятно, самого известного в начале Перестройки неофициального издания), представляет неформалов как «марионеток» партии. Со своей стороны, неформалы обвиняют его в работе «на экспорт» и в том, что он намеренно искажает реальность в угоду иностранным спонсорам.

На самом деле неформалы сами поставили себя в уязвимую позицию, переняв термин «самиздат» для обозначения своих бюллетеней. Они вынуждены равняться на «профессионалов», которые превосходят их по репутации и опыту и которым довольно легко удается извлекать выгоду из своей позиции сторонних наблюдателей за деятельностью неформалов. Последние признают два своих слабых места. Они чувствуют себя жертвой «запаздывающего габитуса», наблюдавшегося среди многих значимых представителей неформального и прежнего диссидентского движений (как в СССР, так и за рубежом). В силу запаздывания своего восприятия реальности эти активисты продолжали руководствоваться прежде усвоенными и теперь уже безусловными установками, придавая чрезмерное значение диссидентским газетам[222]. Так, эмигрантские издания и многие западные газеты склонны сосредотачиваться исключительно на информации, почерпнутой из самиздат-журналов бывших диссидентов, не замечая того, что происходит в других местах[223]. К тому же, будучи републикована западными СМИ, эта информация возвращается в СССР облеченная возросшей легитимностью. Второе слабое место весьма парадоксально: находясь на периферии политической игры, бывшие диссиденты могут позволить себе публиковать в порядке информирования широкий спектр документов самых разных политических лагерей и представлять тем самым гораздо более полную картину неформального движения, чем это способны делать бюллетени самих неформалов.

Неформальные клубы отказываются выступать в качестве оппозиции – это становится поводом для их дискредитации и оказывает сковывающее действие на их отношения с другими политическими акторами. Неформалы противостоят «консерваторам» партии, «националистам» и «сталинистам», тщательно дистанцируются от «диссидентов». В ответ эти акторы определяют их как некий субститут реформаторов, на который легче напасть, дисквалифицировав его как «марионеток» в руках власти или своего рода подобие общества «Память». Защищаясь от дискредитации, неформалы прибегают к разным техникам дистанцирования. Понимая, что слишком слабы, чтобы напрямую противостоять консерваторам, они ищут институциональных и политических посредников; избегают любых «компрометирующих» отношений с «националистами» и «сталинистами»; и наконец, охраняют свою территорию от «заразы» диссидентства. Однако эти границы оказываются легко проницаемыми.

3. Августовская Встреча-диалог 1987 года: публичная объективация неформального движения

Условия сговора, на которые ориентировались организаторы августовской Встречи-диалога 1987 года, оказались полностью переопределены самим ходом заседания и его непосредственными эффектами. Именно в этот момент перехода от идеализированного сговора к реальному обе стороны осознали настоящую суть игры.

Встреча становится местом борьбы между партией и клубами, а также между самими неформалами за определение их движения и его отношений с властью. Неформалы вынуждены выдерживать противостояние с представителями власти, чтобы сохранить свой независимый имидж и по причинам внутренней конкуренции. Какой должна быть дистанция по отношению к реформаторам у власти; какие формы может принять сговор и какова допустимая степень вмешательства в их дела – среди неформалов нет согласия по этим вопросам. Однако все они готовы представлять себя как нового актора политической игры, определяя себя и занимая позицию прежде всего по отношению к реформе политических институтов. Зато экономическая реформа играет совсем незначительную роль в их дебатах; это почти полное отсутствие экономики будет ахиллесовой пятой неформального движения на протяжении всего его существования.

Августовская встреча 1987 года воспринимается разными заинтересованными сторонами как успех неформалов, и эта оценка в корне меняет взгляды тех и других на возможное развитие движения. Заседание порождает динамику коллективного действия. О заседании говорит пресса, Центральный Комитет официально его одобряет. Клубы вдруг понимают, что они сильнее, чем думали, и что наверху их принимают всерьез. Отныне они уже не стесняются публично определять себя как политические клубы. Их собеседники из партии, наблюдая динамику, которую не могли предвидеть, пытаются всеми способами удержать над движением контроль, но это уже явно невозможно.

Период, следующий за Встречей-диалогом, стал важнейшим для переопределения идентичностей и их формирования самим развитием движения. Политика сговора с реформаторами подпитывает постоянный протест и критику, несмотря на то что она негласно принимается большинством клубов: этот элемент коллективной идентичности проблематичен, и проблема вовсе не была решена во время конференции. Прибытие новых участников после Встречи-диалога способствует появлению крыла, которое радикально противостоит сговору и которое будет занимать все более легитимное место в движении. Таков обратный эффект успеха Встречи-диалога.

Борьба за определение движения

Движение не оппозиционное, но независимое от реформаторов

Неформальное движение, в том виде, как его определяют организаторы августовской Встречи-диалога, намерено сотрудничать с официальными институциями и играть внутри системы. Этой стратегии противостоит миноритарное течение, представленное лидером «Демократии и гуманизма» В. Новодворской, которая рассматривает клубы как продолжение диссидентства. Они, по ее словам, называются «социалистическими» лишь для