бы не смогла зашить рану лучше. Нет, я, скорее всего, справилась бы намного хуже. Если рана не загноится, очень скоро заживет.

– В чем?

– В том, что вы умеете шить.

Он хмыкнул.

– А еще вы правы насчет меня.

Он не поднял глаз от моей руки, но я знала, что он слушает.

– Я не понимал, о чем говорю, и не представлял, во что ввязался.

– Никто из нас не представлял, – мягко ответил он. – Но сегодня ты здорово справился.

– Джимми Бэтлс и Ноубл Сперин были моими друзьями. И Джон Биб тоже, хотя он сильно меня донимал и любил насмешничать. Мы с ними были соседями по бараку, я знал их лучше, чем остальных. И все они мертвы. Все трое погибли сегодня.

– Да.

Он не стал говорить о тех, кого потерял, – я не сомневалась, что за эти годы он видел много смертей, – не попытался прервать молчание. Я подумала, что хотела бы обладать его стойкостью.

– Что будет дальше? – спросила я, сжимая зубы, чтобы губы не задрожали. Я хотела узнать, как мне пережить грядущие ужасы, но он меня не понял.

– Мы отвезем их в Уэст-Пойнт. Их там похоронят. – Он завязал нитку у последнего стежка и своим ножом отрезал ее близко к коже.

– Вы напишете их близким?

– Да. Тех, кто был у меня в бригаде. Передай мне бинт.

Я сделала, что он просил, и он перевязал мне руку.

– Но… что вы делаете, если не были с ними знакомы?

– Я расспрашиваю их товарищей. Их капитана. Их полковника. Узнаю о них. А потом пишу письма, которые никому не хочется получить.

Никто из сыновей Томасов не числился в бригаде генерала Патерсона. Письма, которые нам приходили, были написаны генералом Хау.

– Я вам помогу, – сказала я. – Я много раз писал за них письма домой.

– Спасибо, Шертлифф, – отвечал он. – Я это ценю. А теперь отправляйся спать, рядовой. – Он встал и потрепал меня по затылку своей широкой ладонью, словно я была ребенком или верной собакой.

– Наверняка вы смеялись над моими красивыми словами и вдохновенными идеями. Я дурак, – пробормотала я, чувствуя, что в носу закололо от подступивших слез.

Он взглянул на меня и снова сел.

– Нет. Не дурак. Вовсе нет. Что ты тогда сказал? Надежда дает нам силы жить? – Он внимательно посмотрел на меня. – Я никогда в жизни не слышал ничего более справедливого.

– Я убил двоих. Или даже больше.

– Я убил многих.

– И мне не жаль.

Он тяжело вздохнул:

– Нет, тебе жаль.

– Они пытались убить меня. Они убили моих друзей.

– Да. И все же тебе жаль, что ты их убил. Лишить человека жизни – тяжелое бремя.

– Почему они напали на нас?

– Мы на войне.

Я помотала головой:

– Нет. Это не причина. Они чего-то хотели.

Он не ответил.

– У нас нет припасов. Капитан Уэбб сказал, что они нуждались в припасах, но у нас ничего нет, – возразила я.

– Они пришли не за припасами. Скорее всего, они пришли за мной.

Я охнула, и он поморщился.

– За вами?

Он поднялся, и я тоже встала, прижимая к груди перевязанную правую руку.

Он покачал головой, словно жалел, что вообще заговорил:

– Я устал. И ты тоже. Ложись спать, Шертлифф. Мы пережили этот день. Уверен, что и завтрашний переживем.

Я смотрела, как он подошел к небольшой палатке, которую кто-то поставил для него среди деревьев. Никто не охранял вход и не стоял рядом на карауле, и я вдруг испугалась за генерала. Стоны раненых и воспоминания о тех, кто погиб, наполняли ночь страхом, и я усомнилась, что вообще сумею заснуть. Я развернула одеяло и устроилась у палатки генерала. Если Делэнси за ним вернется, я буду ждать.

* * *

31 августа 1781 г.

Дорогая Элизабет!

Мы вернулись в Уэст-Пойнт, но два дня спустя снова выступили из лагеря, на этот раз направившись в Кингстон. Генерал Патерсон сумел организовать очередную поставку припасов, что, с учетом нападений Делэнси и его приверженцев, стало большой удачей. Провизия из Коннектикута так и не добралась до нас, а отряд, отправленный охранять обоз, исчез. Некоторые думают, что те солдаты дезертировали, или что их подкупили, или им угрожали, но, как бы там ни было, люди исчезли, и припасы тоже.

Наша вторая вылазка в Кингстон прошла не так успешно, как первая, и мы ушли примерно с половиной того, что сумели добыть тогда, натерпевшись при этом вдвое больше. Близится зима, а война все длится, хотя я не уверен, что хоть кто-то знает зачем.

Моя рука быстро зажила благодаря стараниям генерала, но сердце мое стало другим. Я скучаю по погибшим товарищам. Мне и прежде было хорошо известно, что такое утрата, но я не знал, что такое смерть, а ведь это разные вещи. Я сказал генералу, что не жалею тех людей, которых убил, но он оказался прав. Сожаление пришло позже, и с тех пор я навсегда изменился.

Ноубл Сперин был верным долгу и храбрым солдатом. Я вдруг понял, что он во многом походил на Натаниэля, и от этого моя тоска по обоим только усилилась. Что за глупая растрата прекрасных людей! Это то, что я понял за время службы и что не перестает меня поражать.

Джон Биб здорово мне досаждал, но я привык к этому, и во многом его нападки и придирки сделали меня лучше. А еще он, как и Финеас, умел меня рассмешить. За свою жизнь я не слишком много смеялся. Смех и игры отнимали время, которое я мог бы посвятить претворению в жизнь своих целей, но Биб сумел извлечь на свет ту веселость, которая крылась во мне, и от этого я стал лучше.

С Джимми Бэтлсом нас часто путали из-за нашего «возраста», и потому мы стали почти неразлучны – так же, как когда-то мы с Иеремией. Я сказал генералу, что Джимми никогда не жаловался, подбадривал остальных и ничего не боялся – даже в конце. Для его матери будет благословением узнать, что он умер тихо и быстро, почти не страдая. И для меня это тоже утешение.

После Тарритауна я каждую ночь вижу во сне Иеремию и боюсь, что с ним тоже что-то случилось и он приходит попрощаться со мной. Но, может быть, я попросту не могу отделить в своем сердце братьев от погибших товарищей, и во сне все они для меня едины. Все как братья.

Новобранцев нет, никто не занял койки погибших, и, поскольку они были моими ближайшими соседями по бараку, у меня теперь