царский титул, прочие баптисты перенимали язык и образы русской национальной истории и различные формы русской национальной культуры, чтобы показать свое собственное видение России нового рода, где всем предоставлена свобода совести. Любовь к своей стране и восхищение достижениями западной Реформации здесь смешивались в своеобразное русское мессианство. После 1905 г. евангелики с энтузиазмом пользовались новыми возможностями более свободного выражения мнений, призывая своих русских соотечественников присоединиться к ним, чтобы совершить русскую Реформацию.

Для баптистов было очень важным ощущение, что они находятся в авангарде новой эры русской религиозной истории. В самом первом выпуске журнала «Баптист» в редакторской статье объяснялось, почему изо всех иноземных вер русские обращаются именно к баптизму. «Вполне естественно, – говорилось в статье, – ибо если бы мы ныне, как некогда наш Русский Князь Владимир, послали своих послов искать “правой веры”, то мы уверены, что наши послы не остановились бы ни на католиках, ни на лютеранах, ни на методистах и ни на какой другой евангельской общине, а остановились бы только на одних баптистах» [Название «баптисты» 1907: 3]. Такой отсылкой к летописной легенде об «испытании вер», в результате которой религией государства восточных славян в 988 г. стало православное христианство, редактор нового журнала намекал, что Россия вступает в новую религиозную эру.

Владимир был не единственным образом русской национальной мифологии, поставленным на службу русской Реформации. Баптисты охотного перенимали даже образ Святой Руси. Так, в своей автобиографии проповедник Федор Балихин писал, что «возвратился на родину, на святую Русь» после посещения баптистского съезда за границей [Балихин 1908а: 7]. Более того, первое детальное описание истории баптистов и их целей, которое сочинили сами баптисты, представив (а потом опубликовав) его в прошении о легализации в январе 1905 г., имело своим предметом ни много ни мало Реформацию Святой Руси. В этом прошении открыто заявлялось, что в протестантской религии содержится исполнение вековечных русских чаяний. Авторы писали, что если русские люди в своем искреннем религиозном поиске приходят к протестантским по сути взглядам, то обвинять их в недостатке патриотизма – то же самое, что отказывать в русскости западникам и славянофилам на том основании, что они основываются на идеях немецких философов. Более того, они сравнивали себя именно со славянофилами, использовавшими эти идеи для того, чтобы защищать и развивать культурную самобытность собственного народа. Сочетая язык западной Реформации и язык русского национального мифа, они настаивали, что их цель в том, чтобы «дорогая для них Россия сделалась воистину “Святою Русью”» [Кушнеров, Долгополов, Иванов 1905: 13, 15]. Таким образом баптисты обращались к истории христианства и к представлениям о сущности России, чтобы заявить свои права на будущее страны.

В последние годы существования империи в умах баптистов были нерасторжимо переплетены патриотизм и религиозное возрождение по сценарию западной Реформации. Передовица с красноречивым заголовком «Реформация идет!» [Реформация идет 1910:1] в еженедельной газете Проханова «Утренняя звезда» отмечала признаки растущего движения за национальное религиозное преображение. Духовная миссия баптистов в России – постоянная тема в духовных гимнах и стихах евангеликов. На открытии баптистского молитвенного дома в Петербурге в 1911 г. в песнопении встречались такие слова: «Спасем Россию Распятым Христом» [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 257, л. 7об.]. См. также [Братский листок, № 6 (июнь 1908): 8]. Стихотворение в журнале «Баптист» возглашало: «Наша Русь, земля родная, / Начала вставать / И Евангелию Христову / Сердце отверзать» [Баптист, № 5–6 (1914): 23][95].

Русские баптисты также обращались к традиции славянской Реформации, вспоминая о гуситском движении в Богемии XV в. В прошении, поданном правительству в 1915 г. по поводу преследований в военное время, Проханов отмечал, что верования русских евангеликов, в особенности относительно причастия и крещения верующих, скорее соответствовали учению гуситов, а не лютеран. В прошении делался такой вывод: «Явствует, что евангельские христиане в России не сделали ничего другого, как только осуществили те евангельские начала, за которые страдали еще до Реформации славянские христиане, называвшиеся богемскими братьями» [Проханов 1915: 22][96]. Русские верующие стремились распространять свою, славянскую реформацию[97].

Среди многочисленных примеров адаптации национальных символов баптистами наиболее скандальным для правой прессы и чиновников стала неправославная версия национального гимна «Боже, царя храни». На Всероссийском съезде в Петербурге в сентябре 1910 г. баптисты спели гимн, поменяв строки «царствуй на страх врагам, царь православный» на «царствуй на страх грехам, царь ты наш славный». Чиновник МВД, надзиравший за собранием, поднялся и потребовал прекратить пение. На него не обратили внимания. После собрания между этим чиновником и петербургским пресвитером Фетлером состоялся публичный диалог, в котором чиновник сказал, что правительство не потерпит ситуацию, «что в России каждый сочиняет для себя свой собственный национальный гимн» [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 263, л. 17–18][98]. Однако, несмотря на возмущение властей, в дальнейшем баптисты продолжали делать именно это.

Таким образом, пытаясь сделать свою веру русской и создавая программу русской Реформации, русские баптисты оказывались на топкой почве споров о природе русской идентичности и о том, насколько западные идеи могут прижиться в России. Эти споры были характерны для позднеимперского российского общества, в котором проходили стремительные трансформации. Тема русской идентичности неизменно присутствовала в отношениях баптистов с государством, государственной Церковью, прессой и соседями-селянами. Она регулярно появляется в их отчетах об обращении. В ту эпоху шли дискуссии о том, что именно составляет «западную» и «русскую» идентичность, «западные» и «русские» ценности. Баптисты служили важным примером для целого ряда групп, вовлеченных в эти дискуссии; каждая из них при оценке баптистов стремилась определить, что означает тот ли иной аспект русскости.

Противники баптистов считали их заявления о своем патриотизме неискренними. Несомненно, баптистам иногда приходилось надевать патриотические одежды, чтобы защититься от подозрений со стороны правительства и продолжать более важную для себя работу по спасению душ. Так считал министр внутренних дел Николай Маклаков в письме члену Верховного Совета Владимиру Коковцову от 1913 г. В этом письме Маклаков утверждает, что недавнее расследование, проведенное одним из его департаментов, показало, что, хотя баптисты постоянно подчеркивают свой монархизм и преданность России, но на деле систематически обходят законы, регулирующие деятельность их общин; к тому же они известны своим «стремлением путем обособления от всего русского к денационализации своих обществ в корне противоречить провозглашаемым баптистами вышеприведенным принципам» [РГИА,ф. 821, оп. 133, д. 196, л. 195–195 об.]. В некотором смысле Маклаков был прав: на практике евангелики вели себя так, словно у них была свобода прозелитизма, что им на самом деле запрещалось законом в период с 1905 по 1917 год. Однако баптисты, как и большая часть населения в эти годы,