О французском давно уже и речи не было, он изъяснялсяисключительно по-русски.

— Ну, что вертишься, как гадюка под вилами? —продолжал он грозно и неприязненно. — Шпион чёртов… Эсер или эсдек?

— Ваше благородие! — возопил Шарль на чистейшемрусском. — Помилосердствуйте! Какие тут эсеры! Мы вовсе даже наоборот…

Полное впечатление, что он собирался пасть на колени — ноБестужев крепко удерживал его за шиворот, чтобы, чего доброго, не прыскнул в чащобу,гоняйся за ним потом…

— Это как? — осведомился Бестужев, хорошеньковстряхнув пленника. — Что значит — наоборот?

— Будьте с нами благонадёжны, господин ротмистр! —пролепетал Шарль. — Мы ж, прости господи, не революционеры какие! Совсемнаоборот! Приставлены, можно сказать, для вашего бережения, чтоб, не дай бог,не случилось чего, в Париже окаянные бомбисты так и кишат, по улицам шляютсяневозбранно, коньяк хлыщут и баб хороводят…

Судя по разговору и повадкам, перед Бестужевым оказаласьличность мелкая и примитивная, вряд ли принадлежавшая к образованным слоямобщества. Закрепляя успех, Бестужев извлек из потайного кармана браунинг,поводил стволом перед носом мнимого Шарля и зловещим голосом сообщил:

— Пристукну я тебя сейчас, чтобы не врал тут…

— Будьте благонадёжны! — уже буквально возопилкучер. — Меня к вам приставили Сергей Филиппович, а если брать выше,господин Гартунг, Аркадий Михайлович, лично распорядились! Ваша милость —человек не последний, мало ли что в этом богомерзком городе случиться может!Вот, извольте…

Он трясущимися руками извлек из кармана брюк бумажник, а изнего — какую-то картонку, протянул Бестужеву, глядя умоляюще и что-тонеразборчиво причитая. Бестужев вырвал у него картонку, поднёс к фонарю. Этооказалось оформленный по всем правилам билет тайного полицейского агента на имяШарля Мушкетона. Изучив его, Бестужев хмыкнул: то ли совпадение, то ли, чтогораздо вероятнее, Аркадий свет Михайлович проявил своё тонкое чувство юмора,нарекши агента именем слуги из знаменитого романа Дюма…

— Не сомневайтесь, ваше высокоблагородие! — молилШарль, пристукивая зубами. — Свой я, свой! Исключительно в целях заботы овашей милости приставлен! Христом Богом клянусь! Спросите Аркадия Михайловичаили Сергея Филипповича! Всё ради охранения вашей персоны от революционеров!

— Ну что ж… — процедил Бестужев, прячабраунинг. — И обо всех моих перемещениях, встречах, разговорах ты,конечно, подробнейшим образом хозяевам докладываешь?

— Как же иначе-с? Служба!

«Это, конечно, не штатный филёр, — рассуждал про себяБестужев. — Опытный филёр не поддался бы первому же нажиму, сказку быубедительную сплёл — да и не попался бы так легко на довольно-таки примитивнуюловушку с русским языком…»

— И кто же ты такой будешь, чадушко? — спросилБестужев не без любопытства.

— Тверские мы, ваше высокоблагородие, Кузявины мы,Пантелей Никанорыч!

— Так-так-так… — протянул Бестужев. — И какже ты, Пантюша, в Париж угодил?

— Коловращение жизни…

— Не врать!

— Подлинно вам излагаю, коловращение жизни… Будучиприказчиком у купца первой гильдии Пеструхина, знаючи французское наречие ввидуобширных и долгих связей хозяина с Францией, в Париж его степенствосопровождаючи…

— Ну, а дальше? Как ухитрился из приказчиков в тайныеагенты перепрыгнуть? Отвечать, мошкара! — Бестужев встряхнул пленника. Ивспомнил Мигулю. — Иначе я тебе, гипотенуза, устрою такой категорическийимператив! Чистой воды дифференциал!

— Человек слаб, ваше высокоблагородие, а грех сладок…Так уж вышло, что в один несчастный день заимствовал я у купца некую суммуденег и, как бы это выразиться, затерялся в безвестности… Здесь паспортов неособенно и требуют, прожить можно, ежели потихонечку… Думал в Италиюперебраться, там вечное лето стоит, народ лёгкий, девки, говорят, красивейшие…жизнь дешёвая… только как-то так оно вышло, что денежки размотались… На моюудачу, пересекла меня Фортуна с Сергеем Филипповичем, а тот отвёл к АркадиюМихайловичу… Они, Аркадий Михайлович, к делу и пристроили, обещали забезупречную службу казус с пеструхинскими денежками совершенно предатьзабвению, помочь в Россию вернуться незапятнанным и избавленным от уголовногопреследования… Вот и служу полтора годика, как одна копеечка, нареканий небыло-с, хоть Аркадия Михайловича, хоть Сергея Филипповича спросите!Исключительно в целях заботы о вас всё! Мало ли… Революционеры кишмя кишат,полиции не опасаясь нисколечко…

Бестужев уже утратил всякий интерес к этому субъекту: ну чтотут могло быть интересного? Подтвердилось одно из соображений, и только. Строгоговоря, упрекнуть Гартунга не в чем — такое поведение вполне может считатьсяисключительно проявлением заботы о важном петербургском визитёре…

— Ладно, — сказал Бестужев. — Помолись своемуангелу-хранителю, что испугом отделался. Только запомни накрепко, амплитуда тытрахейная: если пискнешь хоть словечко что Аркадию Михайловичу, что СергеюФилипповичу об этом происшествии и нашем разговоре… Мало того, что вовек тебеболее России не видать — лично прослежу, чтобы тебя, поганца, французскаяполиция за кражу денег хозяйских законопатила на здешнюю каторгу, откуда тебеуже в жизни не выйти… Уяснил? Аркадий Михайлович, спору нет, человеквлиятельный, только я-то, голуба моя, из самого Петербурга, из знаменитогоздания, которое сотней таких вот Аркадиев Михайловичей командует, как унтерами…

— Нешто мы не понимаем? Всё будет в лучшем виде, ниодна живая душа… Рад стараться, ваше высокоблагородие!

— Ну и отлично, — сказал Бестужев. — Чтостоишь? Карабкайся на козлы, и поехали. Время позднее, порядочным людям спатьпора. Прямиком на мою парижскую квартиру…

Парижский рассвет ничуть не походил на сероватыепетербургские или ничем не примечательные, хотя и не лишённые красоты венские —необычный он был какой-то, акварельный, игравший загадочными и неожиданнымиоттенками. Вот только любоваться этим было некогда — события разворачивались…

Ламорисьер, стоявший посреди небольшого кафе, — где, неспрашивая поднятого с постели хозяина, устроил нечто вроде штаба, очень ужместечко было удобное — обвёл всех присутствующих своим знаменитым тяжёлымвзглядом, к коему Бестужев уже успел привыкнуть. Насупясь и нахмурясь,произнёс:

— Ситуация следующая, господа мои… Консьержка — баба,сразу видно, хитрющая, пробы негде ставить. Но соображает, что с нами ссоритьсякак-то не с руки, боком выйдет… Клянётся и божится, что вчера вечером вквартиру приехал хозяин ещё с тремя незнакомцами, за ними внесли два большихящика. По описанию внешности определить трудно, с кем мы имеем дело — нонаверняка с нашими друзьями, изменившими внешность, как они это поройпрактикуют. С того времени, как мы установили наблюдение, никто из подходящихпод описание дома не покидал — ни через парадное, ни через чёрный ход. Из домавообще никто не выходил. — Он покосился даже не на Ксавье, а в егосторону: — У господина инспектора найдутся какие-нибудь ценные замечания поситуации?