Так оно и случилось. Когда на следующий вечер в девять часовмы привели его обратно в камеру, он был тих, бледен и вроде бы покорен. Он шел,опустив голову, и уже не пытался никого задеть, когда сняли смирительнуюрубашку, Уортон безразлично смотрел на меня, когда я говорил, что в следующийраз будет то же самое, и ему надо подумать, сколько времени он хочет провести,писая в штаны и кушая детское питание из ложечки.

– Я буду хорошо себя вести, босс, я понял урок, – прошепталон слабым голосом, когда мы запирали его снова в его камеру. Брут посмотрел наменя и подмигнул.

На следующий вечер Вильям Уортон, называющий себя КрошкаБилли и никогда – Джон Лоу Буйный, Билл Хайкок, купил шоколадный рожок устарика Тут-Тута. Такое Уортону было строжайше запрещено, но охрана после обедасостояла из временных, я уже говорил об этом, поэтому сделка состоялась. СамТут тоже прекрасно знал о запрете, но для него тележка с продуктами всегда былаисточником дохода, а деньги, как известно, не пахнут.

Ночью, когда Брут обходил камеры, Уортон стоял у двери. Онподождал, пока Брут взглянет на него, а потом хлопнул ладонями по надутым щеками выстрелил густой и удивительно длинной струей шоколадной жижи прямо ему влицо. Уортон запихал себе в рот шоколадный рожок целиком, держал его, пока тотне растворился, а потом мусолил, как жевательный табак.

Уортон с вымазанным шоколадом подбородком пова-лился на своюкойку, задирая ноги и хохоча, показывая пальцем на Брута, на лице которогошоколада было куда больше.

– Ха-ха, Черный Самбо, сэр, босс, как поживае-те? – хохоталУортон, держась за живот. – Господи, если бы это было дерьмо! Как жаль, что этоне дерьмо! Если бы у меня было хоть немного.

– Сам ты дерьмо, – проревел Брут, – А теперь, со-бирайчемоданы, сейчас опять отправишься в свой лю-бимый туалет.

Уортона снова запаковали в смирительную рубашку, и опять мызатащили его в комнату с мягкими стенками. На этот раз на два дня. Иногда мыслышали доносившиеся оттуда ругательства, обещания, что он станет хорошим, чтоон образумится и будет хорошим, что ему нужен врач, что он умирает. Но чащевсего, Уортон все-таки молчал. Молчал, когда мы его выводили, и опять понурошел, опустив голову, глядя перед собой и не отвечая, когда Харри говорил ему:

– Запомни, все зависит от тебя.

Какое-то время он вел себя нормально, а потом придумывалчто-то еще. Почти все, что он пытался выкинуть, делали и до него (разве чтоэтот трюк с шоколадным рожком, даже Брут признал его оригиналь-ным), но егонастойчивость пугала. Я боялся, что рано или поздно кто-нибудь допуститоплошность, и тогда придется дорого заплатить. А такое положение моглосохраняться еще долго, потому что где-то у Уортона был адвокат, обивающийпороги и доказывающий всем, как это неправильно убивать парня, у которогомолоко на губах еще не обсохло... и который, между прочим, белый, как старыйДжефф Дэвис. Жаловаться на это было бесполезно, ведь уберечь Уортона отэлектрического стула входило в обязанности адвоката. А беречь его в надежномместе входило в наши обязанности. И в конце концов, адвокат там или не адвокат,а Олд Спарки Уортону не миновать.

Именно на этой неделе Мелинда Мурс, жена начальника тюрьмы,вернулась домой из Индианолы. Докторам она уже была не нужна: они получили своиновомодные рентгеновские снимки опухоли, отметили в истории болезни слабость ееруки и невыносимые боли, мучившие ее тогда уже почти постоянно, – и на этомзакончили. Они дали ее мужу кучу таблеток с морфием и отправили Мелинду домойумирать. Хэл Мурс взял больничный, ненадолго, в те дни длинных отпусков недавали, на сколько мог, чтобы хоть как-то помочь ей.

Дня через три после возвращения Мелинды домой мы с женойпоехали ее навестить. Я позвонил заранее, и Хэл сказал: хорошо, приезжайте, уМелинды сегодня неплохой день, и она будет рада вас видеть.

– Терпеть не могу таких визитов, – заметил я Дженис, когдамы подъезжали к домику, где Мурсы прожили почти всю свою совместную жизнь.

– Никто не любит, дорогой, – ответила она и погладила меняпо руке. – Мы поддержим ее, и ей станет легче.

– Я надеюсь.

Мелинду мы увидели в гостиной, она сидела в лучах не посезону теплого октябрьского солнца, и первое, что меня поразило: она похуделакилограммов на сорок. Конечно же, это было не так, если бы она настолькопохудела, то вряд ли сидела бы здесь, но мой мозг так отреагировал на то, чтоувидели глаза. Обтянутый кожей череп, а кожа – цвета пергамента. Под глазамибыли темные круги. И впервые за столько лет я увидел, что она сидит вкресле-качалке без работы на коленях: ни лоскутов для одеяла, ни полосок тканидля плетения ковриков. Она просто сидела. Как в ожидании поезда.

– Мелинда, – мягко произнесла моя жена. Я думаю, она былапотрясена не меньше, а скорее больше, чем я, но перенесла это стойко, как могутнекоторые женщины. Она подошла к Мелинде, присела около ее кресла-качал-ки ивзяла за руку. В этот момент мой взгляд упал на синий ковер перед камином. Мнепришло в голову, что он должен быть зеленоватым, потому что теперь эта ком-натапревратилась в подобие Зеленой Мили.

– Я привезла тебе чай, – сказала Джен. – Я сама егосоставляла. Замечательный снотворный чай. Я оста-вила его в кухне.

– Спасибо тебе, дорогая, – проговорила Мелинда. Ее голос былусталым и бесцветным.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила жена.

– Уже лучше, – отозвалась Мелинда безразличным скрипучимголосом, – Не так, чтобы прямо пуститься в пляс, но по крайней мере сегодня нетболи. Врачи дали мне таблетки от головной боли. Иногда они помогают.

– Это неплохо, ведь правда?

– Да, но я ничего не могу держать. Что-то случилось с моейрукой. – Она подняла ее, посмотрела на нее так, словно никогда не виделараньше, потом снова опустила себе на колени. – Что-то случилось... со мнойвообще. – Она беззвучно заплакала, и я вспомнил поэтому Джона Коффи. И в моейголове снова зазвенели его слова: «Я ведь помог, правда? Я ведь помог,правда?». Как стишок, от которого никак не отвяжешься.

Вошел Хэл. Он обнял меня за плечи, и я обрадовался этому,можете мне верить, мы пошли в кухню, и он налил мне полрюмки самогона,крепко-го, свежего, только что привезенного откуда-то из села. Мы сдвинулирюмки и выпили. Напиток обжигал горло, как нефть, но ощущение в желудке былобожественным. Хотя, когда Мурс протянул мне кружку, словно спрашивая, неповторить ли, я отрицательно покачал головой. Буйный Билл Уортон был избавленот смирительных средств, по крайней мере в данный момент, – и было бы небезопаснонаходиться рядом с ним со слегка затуманенной алкоголем головой. Даже если насразделяла решетка.