– Ну ладно, – сказала она и исчезла из окна.

– Вы видели его шрамы? – вдруг спросил Хэммерсмит. Он всееще наблюдал за детьми, которые никак не могли оторваться от качелей, даже радиовсяного печенья с изюмом.

– Да. – Я был удивлен, что он тоже заметил. Он увидел моюреакцию и засмеялся.

– Одной из побед защитника было то, что ему удалосьзаставить Коффи снять рубашку и показать свои шрамы присяжным. ОбвинительДжордж Петерсон, протестовал как мог, но судья разрешил. Старый Джордж зрясотрясал воздух: здешние присяжные не придержи-ваются всех этих психологическихбредней о том, что люди, с которыми плохо обращались в детстве, просто не могутсебя контролировать. Они верят в то, что люди всегда за себя отвечают. Я тожево многом разделяю эту точку зрения... но все равно, эти шрамы были ужасающими.Вы рассмотрели их, Эджкум?

Я видел Коффи раздетым в душе и понял, о чем он говорил.

– Они все словно размазаны, расплывчатые такие.

– Вы знаете, что это означает?

– Кто-то избил его до полусмерти, когда он был маленьким, –сказал я. – До того, как он вырос.

– Но им не удалось изгнать из него дьявола, так, Эджкум?Лучше бы поберегли палку и утопили его в реке, как слепого котенка, правда?

Я подумал, что, наверное, следует просто согласиться и уйти,но не смог. Я видел его. И я также ощутил его. Ощутил прикосновение его рук.

– Он... странный, – произнес я. – Но в нем нет при-знаковагрессивности и склонности к насилию. Я знаю, как его нашли, это не согласуетсяс тем, что я вижу каждый день на блоке. Мне известно, что такое агрес-сивныелюди, мистер Хэммерсмит. – Я подумал, конечно, об Уортоне, душившем ДинаСтэнтона цепью и оравшем: «Эй, ребята! У нас сегодня праздник или что?»

Теперь он смотрел на меня пристально и слегка улыбалсянедоверчивой улыбкой, которой я не придал большого значения.

– Вы приехали не для того, чтобы понять, мог ли он убитьдругих девочек в другом месте, – проговорил он. – Вы приехали узнать, думаю лия, что он этого вообще не совершал. Ведь так, правда? Признайтесь, Эджкум.

Я допил свое холодное пиво, поставил бутылку на столик исказал:

– И что, вы согласны?

– Дети! – позвал он детей снизу, наклонившись вперед. –Идите сейчас же сюда есть печенье! – Потом откинулся снова на стуле и посмотрелна меня. Слабая улыбка, которой я не придал значения, появилась снова.

– Я вам расскажу кое-что, – сказал он. – Слушайтевнимательно, потому что, вполне возможно, вы услышите то, что вам надо.

– Я готов.

– У нас была собака по кличке Сэр Галахад. – Он показалпальцем на будку. – Хорошая собака. Беспо-родная, но ласковая. Спокойная.Готовая лизать руки или принести палку. Таких помесей очень много, правда?

Я, пожав плечами, кивнул.

– Беспородная собака во многом напоминает негра-раба, –продолжал он. – Его узнаешь и зачастую начинаешь любить. Пользы от такой собакине много, но ее держат потому, что вам кажется, будто она вас любит. Еслиповезет, мистер Эджкум, то вам не придется никогда узнать, что это не так. Авот нам с Синтией не повезло.

Он вздохнул – протяжно и с печальным звуком, словно ветер,перебирающий осенние опавшие листья. Он снова показал на собачью будку, и яподумал, как это я раньше не заметил запустения, мог бы догадаться и по кускампомета, уже побелевшим и рассыпающимся.

– Я обычно убирал за ним, – сказал Хэммерсмит, – и чинилкрышу будки, чтобы не протекала в дождь. И в этом Сэр Галахад походил на южногонегра, который тоже этого для себя не делал. Теперь я не прикасаюсь к ней, ядаже не подходил туда после несчастья... если то, что случилось, можно назватьнесчастьем. Я подошел к собаке с винтовкой и застрелил ее, но с тех пор туда неподходил. Не могу. Может быть, со временем... Тогда я уберу всю эту грязь, абудку снесу.

Явились дети, и мне вдруг очень захотелось, чтобы они неподходили, – больше всего на свете. Девочка была нормальной, а вот мальчик...

Они затопали по ступенькам, глядя на меня, хихикая, а потомнаправились к двери в кухню.

– Калеб, – позвал Хэммерсмит. – Подойди сюда на секунду.

Девочка – точно его двойня, они были одного возраста –отправилась на кухню. Мальчик же подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал,что уродлив. Ему было года четыре, наверное, но в четыре года уже можно понять,что ты уродлив. Отец взял мальчика пальцами за подбородок и попытался поднятьего лицо. Сначала мальчик сопротивлялся, но когда отец попросил его: «Пожалуйста,сынок», с нежностью и теплотой в голосе, он сделал, как просили.

Громадный полукруглый шрам шел от волос, пересекая лоб иодин безразлично сощуренный глаз, и дальше к уголку рта, исковерканного изастывшего в отвратитель-ной гримасе. Одна щека была гладкой и прелестной, адругая – шероховатой, как древесный ствол. Наверное, там была рана, но теперьона наконец зажила.

– У него один глаз, – сказал Хэммерсмит, погла-живаяизуродованную щеку мальчика любящими паль-цами. – Слава Богу, что он не осталсясовсем слепым. Мы на коленях его благодарили. Эй, Калеб?

– Да, сэр, – застенчиво сказал мальчик – мальчик, которогобудут немилосердно бить словами, смехом, прозвищами в течение всех лет учебы,которого не будут приглашать поиграть в бутылочку или в почту и который вряд либудет спать с женщиной, когда наступят времена мужских надобностей, если тольконе заплатил за нее, мальчик, который всегда будет вне теплого и светлого кругасвоих ровесников, – мальчик, который, глядя в зеркало в ближайшие пятьдесят илишестьдесят лет своей жизни, будет думать: урод, урод, урод.

– Ну иди, иди ешь свое печенье, – сказал его отец ипоцеловал искривленные губы мальчика.

– Да, сэр, – проговорил Калеб и бросился внутрь. Хэммерсмитдостал платок из заднего кармана и вытер глаза, они были сухие, но, я думаю, онпривык, что они всегда влажные.

– Собака здесь уже была, когда они родились. Я привел пса вдом, чтобы он их понюхал, когда Синтия принесла детей домой из больницы, и СэрГалахад лизнул их ручки. Их крошечные ручки. – Он кивнул, словно подтверждаяэто самому себе. – Пес с ними играл, обычно лизал лицо Арден, пока она неначинала хихикать. Калеб таскал его за уши, а когда учился ходить, то иногдаковылял по двору, держась за хвост Галахада. Пес никогда даже не рычал на них.Ни на кого.

Теперь действительно выступили слезы. Он вытер ихавтоматически, уже привычным движением.

– Просто не было причины, – сказал он. – Калеб не делал емубольно, не кричал на него, ничего такого. Я знаю, я присутствовал там. Если быменя не было, мальчик, скорее всего, погиб бы. А ведь не случилось ничего,ничего, мистер Эджкум. Мальчик просто сел так, что его лицо оказалось напротивморды собаки. И что взбрело Сэру Галахаду – кто его знает, – но он бросился исхватил малыша. Он бы его загрыз, если бы смог. То же самое случилось с Коффи.Он там был, увидел девочек на веранде, схватил, изнасиловал и убил. Вы сказали,что должно быть какое-то объяснение, что он, вероятно, делал что-то подобное впрошлом, и я понимаю вас, но, может быть, он ничего такого раньше и не делал, аэтот первый раз. Может, если Коффи отпустить, он никогда такого не совершит. Может,и мой пес больше никого бы не укусил. Но я не смирился с этим. Я просто вышел свинтовкой, взял его за ошейник и отстрелил голову.