– Я знаю, что это такое, – перебил он и посмотрел на меня счуть большим интересом. – То есть главный надзиратель Зеленой Мили стоит намоем крыльце собственной персоной. Что привело вас за пятьдесят миль дляразговора с единственным штатным репортером местной газетенки?

– Джон Коффи, – ответил я.

Наверное, я ожидал какой-то сильной реакции (ассоциации сдетьми-двойняшками вертелись у меня в голове... да еще собачья конура; уДеттериков была собака), но Хэммерсмит только поднял брови и отхлебнул избутылки.

– Теперь проблемы с Коффи у вас, так? – уточнил Хэммерсмит.

– С ним не так много проблем, – сказал я. – Он не любиттемноты, почти все время плачет, но эти проблемы не мешают работать. Бывает ихуже.

– Много плачет, да? – спросил Хэммерсмит. – Да, я бы сказал,ему есть над чем поплакать. Учитывая то, что он сделал. Что бы вы хотелиузнать?

– Все, что расскажете. Я читал ваши очерки в газетах, такчто, наверное, мне бы хотелось знать все, что не попало туда.

Он смерил меня острым сухим взглядом.

– Как выглядели девочки? Что именно он с ними сде-лал? Васинтересуют такие подробности, мистер Эджкум?

– Нет, – ответил я, стараясь говорить мягко. – Меняинтересуют не девочки Деттерик, сэр. Бедные малыш-ки мертвы. А Коффи жив – ещежив, – и меня ин-тересует он.

– Хорошо, – кивнул он. – Берите стул и садитесь, мистерЭджкум. Простите, если говорю сейчас слишком резко, но мне приходится частосталкиваться со стервятниками. Боже, меня самого в этом обвиняли. Я простохотел вас проверить.

– И как, проверили?

– Думаю, что да, – сказал он почти безразлично. То, что онмне рассказал, очень похоже на уже описанное мной ранее: как миссис Деттерикобнаружила, что на веранде никого нет, дверь сорвана с верхней петли, одеяласкомканы в углу, кровь на ступеньках; как ее сын и муж пустились в погоню запохитителем девочек; как отряд догнал сначала их, а потом чуть позже ДжонаКоффи. Как Коффи сидел на берегу реки и выл, держа в своих громадных руках теладевочек, словно больших кукол. Репортер – худой, в белой рубашке с расстегнутымворотом и серых брюках – говорил спокойным бесстрастным голосом... а его взглядне отрывался от детей, которые ссорились и смеялись, и качались по очереди накачелях в тени в дальнем конце двора. Где-то посередине рассказа пришла миссисХэммерсмит с бутылкой домашнего пива – холодного, крепкого и изысканного. Онапостояла и послушала немного, а потом отвлеклась, чтобы спуститься к детям исказать им, чтобы пришли к дому, потому что будет вынимать печенье из духовки.«Мы сейчас, мама!» – прозвенел голос маленькой девочки, и женщина вернулась накрыльцо.

Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:

– А почему, собственно, вам все это нужно знать? Ко мненикогда не приходили из охраны Большого дома, вы первый.

– Я ведь говорил вам...

– Понятно, любопытство. Народу любопытно, я по-нимаю, СлаваБогу, а не то я бы остался без работы и пришлось бы действительно трудиться,чтобы прожить. Но пятьдесят миль слишком много, и вряд ли стоило ихпреодолевать из чистого любопытства, особенно, если последние двадцать мильидут по плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворилваше любопытство, теперь ответьте и вы мне.

Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня была «мочевая»инфекция, а Джон Коффи положил на меня руки и вылечил ее. Это сделал человек,который изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно,удивило, как удивило бы любого. Я даже подумал, а не могло ли случиться так,что Хомер Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на всеулики против него, я сомневался. Потому что образ человека, чьи руки обладаюттакой удивительной силой, обычно не ассоци-ируется с типом, который насилует иубивает детей.

Нет, пожалуй, это не пойдет.

– Меня интересуют две вещи, – сказал я. – Во-пер-вых,совершал ли он что-нибудь подобное раньше.

Хэммерсмит повернулся ко мне, в его глазах засветилсянеподдельный интерес, и я понял, что он очень сообразительный человек. Можетдаже блестяще умный, но по-своему незаметный.

– Почему? – спросил он. – Что вы знаете, Эджкум? Что онсказал?

– Да ничего. Но если человек сотворил такое, то обычно онделал подобное и раньше. Эти люди входят во вкус,

– Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.

– И мне показалось, что будет несложно проследить его путь ивсе узнать. Такой большой человек, да еще негр – фигура довольно заметная.

– Вы так думали, но вы ошибались, – сказал он. – Во всякомслучае насчет Коффи. Я знаю.

– Вы пытались это сделать?

– Да, и ничего не нашел. Пара железнодорожников, которыевроде бы видели его в Кноксвил-Ярдзе за два дня до убийства девочек Деттерик.Неудивительно, ведь его схватили за рекой как раз напротив Большой южноймагистрали, и, наверное, он там проходил по пути из Теннесси. Я получил письмоот человека, который написал, что нанял огромного чернокожего лысого мужчинупереносить корзины ранней весной того года, это было в Кентукки. Я отправил емуфотографию Коффи, и он опознал его. Но кроме этого... – Хэммерсмит пожалплечами и покачал головой.

– Вам не показалось это странным?

– Это показалось мне более чем странным, мистер Эджкум. Онсловно свалился с неба. И от него никакой пользы: он не может вспомнить, чтобыло на прошлой неделе, когда наступает следующая.

– Да, не может, – согласился я. – А как вы это объясняете?

– Мы живем в эпоху депрессии, – сказал он. – Вот так я этообъясняю. Все куда-то едут. Оклахомцы отправляются в Калифорнию собиратьперсики, бедные белые из лесов хотят собирать автомобили в Детройте, чернокожиеиз Миссисиппи желают переехать в Новую Англию и работать на обувной фабрике илина ткацкой. И все они – и черные, и белые – думают, что на новом месте им будетлучше. Такой вот американский образ жизни, черт бы его побрал. Даже такой великан,как Коффи, может остаться незамеченным... пока, да, пока он не решит убить парумаленьких девочек. Маленьких белых девочек.

– Вы верите в это? – спросил я.

Он ласково посмотрел на меня:

– Иногда.

Его жена высунулась из кухонного окна, как маши-нист изкабины локомотива, и закричала: «Дети, печенье готово! – Потом обратилась комне: – Не хотите ли овсяного печенья с изюмом, мистер Эджкум?».

– Я уверен, что оно превосходно, мадам, но я воздержусь.