Испанцы замерли. Нервный солдат в изумлении застыл, глядя на кучу щебня. У Писарро перехватило дыхание. Лязгнула алебарда, выпав из рук у охранника. И только желтые бруски глухо стучали один о другой. Предатели аймара продолжали складывать золото.

– Мы так и не нашли то, что собирались найти в машине. Что мы будем делать с его сердцем?

– Это ценный трофей. И это важная жертва.

– Да, мой вождь, я это понимаю. Но время идет, и мы не успеем положить его в чашу у подножия святилища.

– Да, ты прав. Ты должен вернуться в лагерь. Дай-ка мне подумать. А знаешь что?

– Что, мой вождь?

– Контейнер – ведь это тоже сосуд?

– Ну, в некотором смысле.

– И чаша это сосуд, да?

– Да, конечно.

– Значит, оно уже в чаше.

– Но, вождь, а как же святилище?

– Строго говоря, с философской точки зрения мы с тобой и есть святилище, пока мы храним верность нашим традициям.

– Значит, жертва уже принесена?

– Нет, парень, нет. Для того, чтобы завершить церемонию, мы должны найти масло и немного маиса.

– Оливковое пойдет? У меня есть немного.

– Конечно. И даже консервированный маис пойдет.

– А кто будет готовить сердце? Вы?

– Нет, в этом нет необходимости. Приземлимся возле вон того поселка. Там есть отличная таверна. Хозяйка умеет готовить не хуже меня.

– А она не спросит, откуда сердце?

– Нет, ни за что не спросит. А ты молодец, парень. Еще немного, и сам возьмешься за дело.

– Но мне кажется, мы испортили обычай.

– Ты это о чем?

– Вы же сами говорили: сначала костер, потом сердце. А у нас что вышло? Сначала достали сердце, потом сожгли автомобиль. Мы не одурманили жертву, и он чувствовал все до конца.

– Послушай, иногда можно нарушить порядок. У нас не было времени его соблюдать. Но поверь, мы обязательно будем придерживаться регламента в следующий раз.

Он уже плохо помнил, откуда он пришел и куда идет. На его теле было такое множество ран, порезов и нарывов, что отдельные болевые эпицентры уже не напоминали о себе, а боль охватила все его естество. Видимо, сознание само по себе научилось управлять болью. Оно отключило ее сигналы от мозга, и он просто шел вперед. Боль погасла так, как гаснет экран у мобильного телефона, если разряжается батарейка. Хотя и с погасшим экраном аппарат еще может принять один звонок.

Воспоминания о проделанном маршруте оставили его, а вот раны вполне могли бы стать открытой книгой для опытного хирурга-травматолога: он сразу бы рассказал, на что, где, как и когда натыкался путник. Впрочем, даже доктор не смог бы определить замысловатую траекторию движения этого человека в порванном оранжевом комбинезоне и с почерневшей футболкой на голове вместо шляпы.

Пластиковая бутылка все еще была с ним, хотя жидкости в ней оставалось мало. Да и не была это чистая вода из питьевой канистры. Пресная – да, но не чистая. Он набирал ее по дороге, время от времени находя ручьи, полные листьев, осыпавшейся коры и водомерок, скользящих на тонких лапках по поверхности жизненно важной субстанции. И он набирал эту субстанцию, сначала разгоняя насекомых и вылавливая мелкую деревянную труху, но на третий или четвертый раз перестал делать и это.

Пока он шел по пустыне, он мечтал о лесной тени. Солнце немилосердно жгло его плечи. Он снимал футболку с головы и прятался в комбинезон. Но очень скоро вся грудь и спина под оранжевой тканью покрывались пóтом, и он начинал думать, что так вода из организма уходит быстрее. Он снова стягивал с себя верх комбинезона и повязывал рукава на поясе. Так было легче. Но солнце немилосердно пекло, сжигая кожу на затылке и медленно сводя с ума. Он смотрел вперед, и ему начинало казаться, что перед его глазами сворачивается пространство: линия горизонта переставала быть прямой, ее концы сворачивались поближе друг другу и закрывали солнце вереницей каменных ландшафтов. Хотелось спрятаться от яркой точки посреди видимого поля зрения, но это не получалось, и тогда он пробовал нырнуть в нее, прыгнуть в центр неба, образованный камнями, солнцем и согнутым горизонтом. А когда он падал на острые, как зубы зверя, камни, разрывая локоть или бедро до мышцы, то сознание молчало, и только мощная воля – только она! – подсказывала, что он просто сходит с ума. «Надо встать», – командовала она. И он вставал. Следующее видение, которое возникало в его сознании, это стена хвойного леса. Он видел ее уже давно, несколько часов. Когда горизонт после очередного прыжка в центр неба снова распрямился, он заметил, что вместо камней на него пиками нацелились высокие сосны. «Иди в лес», – подсказывала ему воля. А сам он, вступая с ней в диалог, пытался отшутиться: «Гуляй лесом!» Грубо, но верно. И, главное, заставляет идти вперед.

Некоторое время спустя он оказался под кронами деревьев. И это был не мираж. Ему повезло, что воля вела его в нужном направлении. Только пройти нужно было вовсе не десяток шагов, а в тысячу раз больше. А может, и в десять тысяч раз. И вода, расчерченная следами водомерок, оказалась здесь тогда, когда он без нее уже не мог выдержать.

Стало легче. Правда, ненадолго. К ранам и ожогам добавились комариные укусы. Он яростно расчесывал зудящие участки кожи, до крови, и его тело покрывалось красной рябью точек запекшейся крови. Но зуд не проходил, и тогда он принимался срывать грязными длинными ногтями бурую корку на ранах. Они вскоре превратились в гнойники, и если его палец случайно прикасался ко вздувшейся коже, она рвалась, и из разрывов выползала вязкая зеленоватая субстанция. Он шел очень долго, но если бы его спросили, что он ест в пути, он не мог бы сказать ничего. Он просто не помнил, что именно приходилось ему есть, находя пищу под мохнатыми стволами тропических растений. Но инстинкт и логика подсказывали ему, как можно выжить, и когда логика сказала, что больше не будет участвовать в его спасении, тогда один лишь инстинкт остался на его стороне. Он-то и вывел его к реке. В ней отражалось небо, и облака, и две восьмидесятиметровые стены леса по обеим сторонам величественного течения. Впрочем, в реальности деревья были в два раза ниже, это водная гладь и ясный день зеркально удваивали их высоту, но не их великолепие. Разве можно увеличить совершенство?

Первым делом он напился речной воды. И понял, что устал бесконечно. Он не знал куда идти, и не мог больше идти. «Вот он, конец географии», – смутно улыбнулось его сознание его инстинкту, и тот напоследок сумел найти в зарослях старую, брошенную кем-то много лет тому назад лодку. Ее борта готовы были трухой рассыпаться под слабыми пальцами, но дно оказалось достаточно крепким. Он лег на него лицом вверх, но сначала оттолкнул лодку от берега. Течение мягко подхватило суденышко и бережно понесло его на восток. А может, ему показалось, что на восток, ведь все ориентиры были потеряны. Лодка вскоре оказалась на середине реки, и небо словно остановилось над ним. Он не чувствовал и малейшего покачивания волн, а белое облако пушистыми хлопьями нависло прямо над ним. И он догадался, что облако и лодка просто движутся в одном направлении с одинаковой скоростью. Эта догадка успокоила его, и он уснул глубоким, почти коматозным сном, без боли и сновидений. Старые доски становились влажными и теплыми, как лоно женщины. Как утроба матери.