– К бою? - переспросил Бессонов, не спускаявнимательных глаз с Дроздовского. - В счастливую судьбу верите, лейтенант?

– Я не верю в судьбу, товарищ генерал.

– Вот как? - проговорил Бессонов, вкладывая в эти словасвой смысл, испугавший Дроздовского непонятным значением. - В ваши годы я верили в бессмертие… Отдаете себе отчет, лейтенант, что ваша батарея стоит натанкоопасном направлении, а позади Сталинград?

– Мы будем здесь до последнего, товарищ генерал! -произнес Дроздовский убежденно. - Хочу заверить вас, что артиллеристы первойбатареи не пожалеют жизни и оправдают оказанное нам доверие! Мы готовы умереть,товарищ генерал, на этом рубеже!..

– Почему же умереть? - нахмурился Бессонов. - Вместослова "умереть" лучше употребить слово "выстоять". Не стоиттак решительно готовиться к жертвенности, лейтенант.

Дроздовский отвечал Бессонову чересчур решительным тоном;слушая его, глядел в глаза прямо и преданно, как глядят при докладе влюбленныев старшего командира курсанты в училище. И в то же время он чутко ощутил, чтогенералу не понравилось что-то в этой его решительной приготовленности к бою,словно бы не до конца естественной. Однако полковник Деев довольно-таки поощрительноподмигнул ему, смеживая рыжие ресницы, член Военного совета Веснин разглядывалДроздовского с интересом.

– С какой стати вы собрались умирать, товарищлейтенант? - спросил Веснин, не очень точно отгадывая причину чрезмернойрешимости этого с курсантской выправкой командира батареи. - Жизнь-то одна, ивторой не будет. Верно? Так лучше настроиться сохраниться, а? По-моему, товарищлейтенант, смысл каждого боя - это не стать добычей шести пород могильныхчервей, что и без борьбы возможно. Бой-то идет против смерти, как это нипарадоксально. Разве не это истина?

Но лейтенант Дроздовский не лгал и не притворялся. Он давнои прочно внушил себе, что первый бой много будет значить в его судьбе илистанет для него последним. В возможность своей смерти он не верил, как не веритв нее никто, не побывав на краю жизни, не осознав чужую смерть, каксобственную, отраженную в другом. И Дроздовский ответил:

– Товарищ дивизионный комиссар, лично я умереть незадумаюсь…

– Вы комсомолец? - спросил Веснин. - Наверно, не ошибаюсь…

– Не один я, товарищ дивизионный комиссар. Всекомандиры взводов и больше половины расчетов. Комсорг батареи - лейтенантДавлатян…

– Тем более, - сказал Веснин, с улыбкой кивнувДавлатяну, по-детски засиявшему ответной улыбкой. - Вся жизнь у вас впереди.Позавидовать вам искренне можно. Не вечность война продлится. - И отошел кбрустверу, где стояли в молчании начальник разведки и командир дивизии.

Теперь никто не обращал внимания на Дроздовского. ПолковникДеев, теряя терпение, пошевелив могучими плечами, глянул на ручные часы, затемна южную часть станицы, повел настороженными глазами в сторону Бессонова.

Бессонов сидел на снарядных ящиках, положив руки на палочку,глаза были устало полуприкрыты. Он прислушивался к этому неровному, тодалекому, то близкому гудению, которое носил над светлеющей степью рассветныйветер, и на лбу его прорезались две продольные складки, пугающие Деевавыражением недовольства.

– Так где ваша разведка, полковник? - спросил Бессонов.- Где она?

– Думаю, что надо возвращаться на энпэ, - ответил Деев,насколько возможно снижая свой звучный баритон. - С разведкой явно что-тонеладное, товарищ командующий. Затрудняюсь объяснить…

– Как вы сказали?

По тону командующего можно было безошибочно определить, чтовопрос его не обещал ничего хорошего, но Деев договорил:

– Пожалуй, нет смысла, товарищ командующий, ждать здесьразведку.

– Я и не жду ее, - желчно произнес Бессонов. - За такуюразведку несут ответственность, полковник, да будет вам известно!

– Рассветает, - сказал Веснин.

Взяв бинокль у пожилого начальника разведки дивизииподполковника Курышева, он с любопытством водил им по зареву, по хорошо виднойсейчас станице впереди. Но и без бинокля предметы приобрели объемнуюочерченность. На батарее - в отдалении и вблизи - проступали лики людей,плоские, серые от бессонной ночи, как маски, и орудия, и бугры земли набруствере, и кусты над снегом, трещавшие на ветру оголенными сучьями. Былазыбкая пора переломного декабрьского рассвета, переходившего в раннее утро,слабо налитое розовостью на востоке.

И вдруг отчетливо задрожал, начал нарастать вибрирующий повсему горизонту гул, как будто катился по степи гигантский чугунный шар. В тотже миг из зарева взмыли над станицей серии двухцветных ракет - одна за другой,по полукругу - каскад красных и синих светов.

"Вот чего мы ждали!.. - подумал возбужденноДроздовский. - Это - сигналы немцев… Разве они так близко? И почему они такблизко? И что это за гул?.."

А этот новый гул прочно врастал и врастал в пространствомежду небом и землей. Он уже не напоминал раскатившийся чугунный шар, а гремелиздали то слитными обвалами грома, то распадался мощными отзвуками в глубокомрусле реки, все надвигаясь и надвигаясь спереди неминуемо и страшно.

Казалось, стала подрагивать живым телом земля. И, точноподавая знаки этому гулу, без конца сполахивались полукругом над станицей сериикрасных и синих ракет.

"Что это - танки или самолеты? Сейчас начнется?.. Уженачалось? Надо подавать команду "к бою"? Я должен действоватьнемедленно!.."

Усилием воли еще сохраняя спокойствие, не подавая команды,Дроздовский видел, как хмуро провел по небу глазами генерал Бессонов, каксдвинул брови полковник Деев, как остановился в руках Веснина бинокль,наведенный на зарево. Потом Веснин отдал бинокль начальнику разведки, снялнеизвестно для чего очки, и, когда обернулся к Бессонову, лицо его,обезоруженное без очков, имело торопливое, веселое выражение человека,сообщавшего неотвратимую новость:

– Идут, Петр Александрович. Черт-те сколько…

Там, среди зарева, что-то засверкало розово и густо,какая-то туча в небе. Она приближалась, шла прямо сюда, на станицу, накатываясьсоединенным в сплошной гул звуком моторов, и в туче этой начали выделятьсяочертания тяжело нагруженных "юнкерсов". Они шли с юга, заслонив зарево,огромными вытянутыми косяками; их было столько, что Дроздовский не смог бысразу сосчитать. И чем яснее, определеннее видно было, что эти самолеты идутименно сюда, в направлении станицы, на батарею, чем заметнее приближались они,тем жестче, беспощаднее становилось лицо Бессонова - оно почти окаменело.Близорукие глаза члена Военного совета Веснина пристально и угадывающе смотрелине на небо, а на командующего, и его голые пальцы (забыл надеть перчатки, ониторчали из кармана полушубка) ненужно терли и гладили о мех воротника очки.