– Просто великолепно, – подтвердилаНина, – настоящий профессионал. Ее из-за этого очень ценили в «Лауре», ивообще она – настоящая актриса, мастер перевоплощений. Наденет черненькоеплатьице, глазки вниз опустит и лепечет: «Ах, простите, разрешите мне, будьтелюбезны…» Это если на кого впечатление произвести хочет. Но как только объектза дверь, наша тихоня разом меняется: «Эй вы, мать вашу…» Материлась она жутко,прямо через слово. Мне первое время просто не по себе было, что ни фраза, то«жопа» или еще чего похуже…

– Это она? – сунула я Нине под носфото.

Сорокина принялась разглядывать снимок ипротянула не слишком уверенно:

– Ну, вроде похожа. Хотя все другое –прическа, одежда…

– Одежда, – хмыкнула я, – оначто, в одном платье ходила? Одежда, естественно, меняется, на лицо смотрите!

– Вы не совсем правы, – ответилаНина, – конечно, платья будут разными, но неизменным останется стиль.Ксюша, как правило, носила все обтягивающее, яркое, короткое, на гранивульгарности, порой явно безвкусные вещи, отвратительно красилась… А на снимкеэлегантно и дорого одетая дама, с безупречной прической и макияжем…

– Так это она или нет?

– Говорю же, похожа, но точно не могуподтвердить!

Я почувствовала навалившуюся усталость имахнула рукой:

– Ладно, адрес института, где учились,помните?

– Сокольская улица, дом забыла, возлефабрики кондитерских изделий, у ворот огромная труба торчит, мы еще шутили, чтотам кремируют студентов, не сдавших с десятого захода логику…

– Фамилию точно запомнили – Митепаш? Нуту, что она в пьяном бреду повторяла?

– Отчего-то очень хорошо помню, –протянула Нина, – может, потому, что никогда такой не слышала – Митепаш, аимя – Таня. Да вы забудьте, пьяная она была, вот и несла всякую чушь.

Я молча смотрела на успокоившуюся Нину. А вотздесь ты, моя милая, не права! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!

Домой я ворвалась, волоча неподъемную сумку.Скоро все явятся с работы и запросят есть. В кухне по-прежнему громоздиласьгора невымытой посуды.

– Тина, – завопила я, чувствуя, какзлоба начинает подкатывать к горлу, – немедленно поди сюда!

Заскрипела дверь, и заспанная девица появиласьна пороге.

– Ты почему не помыла посуду?

– А надо было?

От гнева я так швырнула щеточку в раковину,что любимая темно-синяя кружка Сережи, жалобно тренькнув, развалилась на части.Ну вот, теперь он будет весь вечер злиться, обнаружив осколки.

– Ты же целый день была дома, ну неужелитрудно ополоснуть тарелки!

– Мне плохо, – тихим голосомпробормотала Валя, оседая на стул, – мне очень плохо, желудок болит, и в глазахтемно, пожалуйста, принесите с тумбочки таблетки, розовенькие такие, впузырьке.

Вот актриса! Хочет оправдать лень болезнью.

В спальню я все же сходила и обнаружила настоле не только предписанные Катей снадобья, но и кучу бумажек от шоколадныхконфет, цветные фантики валялись и на одеяле. Там же лежала испачканная книжка«Кошмар в подворотне».

«Спокойствие, только спокойствие, –пробормотала я про себя, – раз, два, три, четыре, главное, не сорваться…»

Но, сунув томно вздыхающей Валентинелекарство, я все же не удержалась и отвела душу.

– Разве можно есть такое количествосладкого! Да еще если не слишком хорошо себя чувствуешь! Здоровый человек и тотв больницу загремит, если килограмм «Мишек» сожрет.

– Да, – покорно согласиласьТина, – вы абсолютно правы, не понимаю, как это вышло, зачиталась,наверное.

Я отвернулась к мойке и принялась яростно мытьтарелки.

После ужина, часов в десять, Катя объявила:

– Все, завтра в девять подписываемдокументы.

– Какие? – удивилась Юлечка.

– Договор купли-продажи.

– Уже? – выкрикнули мы все в голос.

– А чего тянуть? – пожала плечамиКатерина. – Вся цепочка готова, бумаги собраны.

– Как-то впопыхах получается, –забормотал Сережка, – серьезные дела с наскока не делаются.

– Надо успеть до Нового года, –пояснила Катя.

– Почему? – изумилась Юля.

– Не знаю, так говорят вагентстве, – отмахнулась подруга, – да еще Евгения Николаевна боится,что в начале января о строительстве дороги объявят вслух, и мы останемся набобах. Ну кто поедет в квартиру возле надземки!

– Получается, мы обманываем тех, кто сюдавъедет, – встрял в разговор Кирюшка.

Повисло молчание. Наконец Юлечка нашлась:

– Ну мы не на прямую меняемся. Сюдавъедут те, кто в самом конце цепочки.

– Наверное, и впрямь не слишкомхорошо, – забормотала Катя.

– Слышь, мамуля, – быстренькопоинтересовался Сережка, – а как завтра все будет происходить? И потом,если мы квартиру покупаем, то где деньги?

– Мы же одновременно и продаем, –пояснила Катя, – там вообще ни у кого нет денег.

– Как это? – изумилась я.

Катерина вздохнула и принялась объяснять:

– Михалевы и Поповы покупают нашуквартиру и приносят сто тысяч. Но одновременно Михалевы продают своючетырехкомнатную и получают семьдесят пять штук от нас, а Поповы берут двадцатьпять от Петровых…

– Постой, постой, – засуетиласьЮля, – но откуда у нас семьдесят пять тысяч?

– От Михалевых.

– Мы же им сами должны дать?

– Ну нет!

– Ты же только что сказала!

Катя замолчала, потом вздохнула:

– Напутала. Слушайте, мы даем сто тысячНикитиным, нам дают семьдесят пять Михалевы и двадцать пять Поповы, а теполучают свои денежки от Петровых и…

– Господи, – одурев от обилияфамилий, поинтересовалась я, – а изначально-то сто тысяч чьи?

– Петровы двадцать пять и Михалевысемьдесят пять, – терпеливо разъяснила Катя, – только они вносятденьги, остальные их просто передают по цепочке из рук в руки…