– Послушай, Елена, – закричал я, – кто же тебя заставляетпол мести? Я этого не хочу, ты больна; разве ты в работницы пришла ко мне?

– Кто ж будет здесь пол мести? – отвечала она, выпрямляясь ипрямо смотря на меня. – Теперь я не больна.

– Но я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься,что я буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда тывзяла этот гадкий веник? У меня не было веника, – прибавил я, смотря на нее судивлением.

– Это мой веник. Я его сама сюда принесла. Я и дедушке здесьпол мела. А веник вот тут, под печкой с того времени и лежал.

Я воротился в комнату в раздумье. Могло быть, что я грешил;но мне именно казалось, что ей как будто тяжело было мое гостеприимство и чтоона всячески хотела доказать мне, что живет у меня не даром. «В таком случаекакой же это озлобленный характер?» – подумал я. Минуты две спустя вошла и онаи молча села на свое вчерашнее место на диване, пытливо на меня поглядывая.Между тем я вскипятил чайник, заварил чай, налил ей чашку и подал с кускомбелого хлеба. Она взяла молча и беспрекословно. Целые сутки она почти ничего неела.

– Вот и платьице хорошенькое запачкала веником, – сказал я,заметив большую грязную полосу на подоле ее юбки.

Она осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению,отставила чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо,кисейное полотнище юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу. Сделавэто, она молча подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее былобледно.

– Что ты делаешь, Елена? – закричал я, уверенный, что вижуперед собою сумасшедшую.

– Это нехорошее платье, – проговорила она, почти задыхаясьот волнения. – Зачем вы сказали, что это хорошее платье? Я не хочу его носить,– вскричала она вдруг, вскочив с места. – Я его изорву. Я не просила ее рядитьменя. Она меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье, разорву иэто, разорву! Разорву! Разорву!..

И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. Водин миг она изорвала его чуть не в клочки. Когда она кончила, она была такбледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение.Она же смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже вчем-нибудь виноват перед нею. Но я уже знал, что мне делать.

Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новоеплатье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой.Она смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она ужраз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое жеплатье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него теперь,когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.

На Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое ипростенькое платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем небыло денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одноместо, где была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самуюсторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, какбудто чего-то ждала.

– Вы опять запрете меня? – спросила она, когда я взялся заключ, чтоб запереть за собой квартиру, как вчера и третьего дня.

– Друг мой, – сказал я, подходя к ней, – не сердись за это.Я потому запираю, что может кто-нибудь прийти. Ты же больная, пожалуйиспугаешься. Да и бог знает, кто еще придет; может быть, Бубнова вздумаетприйти...

Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверялей. Мне казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решилсябыть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.

Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год однумноготомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было поскорейзаработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился к нему, и мнеудалось получить двадцать пять рублей вперед, с обязательством доставить черезнеделю компилятивную статью. Но я надеялся выгадать время на моем романе. Это ячасто делал, когда приходила крайняя нужда.

Добыв денег, я отправился на Толкучий. Там скоро я отыскалзнакомую мне старушку торговку, продававшую всякое тряпье. Я ей рассказалпримерно рост Елены, и она мигом выбрала мне светленькое ситцевое, совершеннокрепкое и не более одного раза мытое платьице за чрезвычайно дешевую цену.Кстати уж я захватил и шейный платочек. Расплачиваясь, я подумал, что надо жеЕлене какую-нибудь шубейку, мантильку или что-нибудь в этом роде. Погода стоялахолодная, а у ней ровно ничего не было. Но я отложил эту покупку до другогораза. Елена была такая обидчивая, гордая. Господь знает, как примет она и этоплатье, несмотря на то что я нарочно выбирал как можно проще и неказистее,самое буднишнее, какое только можно было выбрать. Впрочем, я все-таки купил двепары чулок нитяных и одни шерстяные. Это я мог отдать ей под предлогом того,что она больна, а в комнате холодно. Ей надо было тоже белья. Но все это яоставил до тех пор, пока поближе с ней познакомлюсь. Зато я купил старыезанавески к кровати – вещь необходимую и которая могла принесть Елене большоеудовольствие.

Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замокмой отпирался почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что яворотился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и бумаги.Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и отошла отстола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый роман,изданный отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено было моеимя.

– А сюда кто-то без вас стучался, – сказала она таким тоном,как будто поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?

– Уж не доктор ли, – сказал я, – ты не окликнула его, Елена?

– Нет.

Я не отвечал, взял узелок, развязал его и вынул купленноеплатье.

– Вот, друг мой Елена, – сказал я, подходя к ней, – в такихклочьях, как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самоедешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеекстоит. Носи на здоровье.

Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на менянекоторое время во все глаза.

Она была чрезвычайно удивлена, и вместе с тем мнепоказалось, ей было чего-то ужасно стыдно. Но что-то мягкое, нежное засветилосьв глазах ее. Видя, что она молчит, я отвернулся к столу. Поступок мой, видимо,поразил ее. Но она с усилием превозмогала себя и сидела, опустив глаза в землю.

Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежийвоздух не принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе.Беспокойство мое об ней не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив – возрасталовсе более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотилсяк ней.