Для гения язык – не предмет критики, а творчество. Онсоздает язык, как и все другие духовные ценности, которые составляют истиннуюоснову культуры, «объективный дух». Отсюда ясно, что вневременный человек – этотот, который создает историю. Только люди, стоящие вне причинной ценыисторических явлений, могут создать историю. Ибо только они стоят в неразрывнойсвязи с абсолютно вневременным, с ценностью, которая дает их произведениямнепреложное вечное содержание. Всякое явление, входящее как составная часть вчеловеческую культуру, входит в нее под видом вечной ценности.

Если мы воспользуемся данным нами масштабом гениальности, томы без особенного труда разрешим сложный вопрос о том, кому следует приписатьгениальность и кому следует в ней отказать. Наиболее популярный взгляд, которыйимеет в рядах своих сторонников Тюрка и Ломброзо, видит гениальность во всякоминтеллектуальном или материальном произведении, которое по своим достоинствампревосходит средние произведения человеческом ума. С другой стороны, теорияКантa и Шеллинга обладает в сильной степени характером исключительности. Онавидит гениальность только в творческом инстинкте художника. Необходимопризнать, что правда лежит между этими двумя взглядами. Титул гения следуетприписать только великим художникам и великим философам (к ним я причисляюнаиболее редких гениев, творцов религиозной догмы. Но на этот титул не имеютправа ни «великий человек дела», ни «великий человек науки».

«Люди дела», знаменитые политики и полководцы могут,пожалуй, обладать некоторыми чертами, присущими также гению (напримерсовершенное знание людей, поражающая память). Наше исследование еще вернется квопросу о психологии этих людей. Но признать их гениями может только тот, ктоослепляется блеском внешнего величия. Гений именно отличается внутренним,духовным величием, он не знает величия, которое проявляется только во вне.Истинно великий человек обладает глубоким пониманием категории ценности, междутем как политику-полководцу доступно только понятие власти. Гений стремитсяпридать власть понятию ценности, политик – придать ценность понятию власти(вспомните о различных сооружениях, предпринимаемых императорами с этой целью).Великий полководец, великий политик, выступают из хаоса различных отношений,как феникс, который должен мгновенно исчезнуть. Великий император или великийдемагог единственные люди, которые живут исключительно настоящим. Он не мечтаето каком-нибудь лучшем, более ярком будущем. Его мысль не уносится также в глубьпрошлого. Свое существование он связывает непосредственно с данным моментом ине стремится к «одолению времени» теми двумя способами, которые единственновозможны для человека. В своем творчестве гений старается свергнуть с себязависимость от конкретных условий данного времени. Для политика или полководцаэти условия – вещь «an in-id fur sich», направление их деятельности. Такимобразом, великий император – явление природы, а великий мыслитель стоит внеэтой природы, он – овеществление духа. Подвиги «людей дела» бесследно исчезаютс лица земли вместе с этими людьми, а иногда еще раньше; только хроника временирегистрирует эти подвиги в их бесконечной смене. Император не создает ничеготакого, что содержало бы в себе вечную, простирающуюся на целые тысячелетияценность, ибо таковы только произведения гения. Он и никто другой творитисторию, так как стоит вне действия ее законов. Великий человек имеет историю.Император же – предмет истории. Великий человек дает эпохе определенныйхарактер. Наоборот, время налагает определенный отпечаток на характеримператора – и уничтожает его.

Так же мало прав на титул гения имеет как человек великойволи, так и великий ученый, если он одновременно не является и великимфилософом. Носи он даже имя Ньютона или Гаусса, Линнея или Дарвина, Коперникаили Галилея – безразлично, этого права у него нет! Ученые не универсальны, ибосуществует наука об определенном предмете или определенных предметах. Этогонельзя объяснить «все прогрессирующей специализацией», которая лишает насвозможности «все знать». И среди ученых XIX и XX вв. существуют люди,обладающие полиисторией в той же степени, как Аристотель и Лейбниц. Я напомнюздесь имена двух ученых: Александра фон Гумбольдта и Вильгельма Вундта. Этотнедостаток лежит гораздо глубже в сущности всякой науки и в природе самихученых. Восьмая глава разрешит последний остаток, остающийся открытым в этомвопросе. Но мне кажется, что мы уже здесь пришли к тому положению, что дажесамые выдающиеся ученые не обладают той всеобщностью, которая свойственна былафилософам, стоявшим уже на границе гениальности (Фихте, Шлейермахер, Карлейль иНицше). Какой ученый когда-либо непосредственно понимал все, всех людей, всевозможныевещи? Больше того! Какой ученый когда-либо проявлял хотя бы возможностьпостижения всего этого в себе и вне себя? Ведь замена этого непосредственногопровидения, постижения всех вещей и является исключительной задачейтысячелетней научной работы.В этом лежит основание того, что люди наукиявляются «специалистами». Человек науки, если он только не философ, не знаеттой непрерывной, все в себе сохраняющей, ничего не забывающей жизни, котораяявляется достоянием гения: именно в силу отсутствия в нем универсальности.Наконец, исследования ученого всегда связаны с общим развитием науки в еговремя. Он берет знания своего времени в определенном количестве и форме,умножает их и изменяет, а затем передает полученные им результаты будущему. Нои его исследования длительно сохраняются только в качестве книг на библиотечныхполках: многое из них выбрасывается, многое дополняется, как недостающее, ноони не являются вечными ценностями, созданиями, не подлежащими исправлению ни водном пункте. От великих же философских систем, как от великих произведенийхудожественного творчества, веет чем-то непреложным, неизменным, вырастаетмиросозерцание, в котором прогресс человеческой культуры ничего не в состоянииизменить. Чем значительнее индивидуальность творца данной системы, тем большеон имеет сторонников во все времена существования человечества. Естьплатонисты, аристотельянцы, спинозиты, берклианцы, есть, наконец, еще внастоящее время сторонники Бруно, но вы нигде не найдете галилеянцев,гельмгольцистов, птолемеистов и коперниканцев. Отсюда видно, какая бессмыслицаговорить о «классиках точных наук» или о «классиках педагогики». Ведь подобноесловоупотребление искажает значение этого слова, когда мы говорим оклассических философах или классических художниках.

Великий философ носит титул гения вполне заслуженно и сбольшой честью. И если философ вечно скорбит о том, что он не художник (именнотаким путем он собственно становится эстетиком), то художник не в меньшейстепени завидует упорной и настойчивой силе абстрактного систематическогомышления философа. Вполне понятно, что они выдвигают такие проблемы, какПрометей и Фауст, Просперо и Кипри-ан, Апостол Павел и «Пензерозо». Поэтому,кажется, и художник, и философ имеют в одинаковой степени право на почет. Ни одномуне следует отдавать предпочтение пред другим.

И в области философии не следует особенно усиленно раздаватьтитул гения, как это было до сих пор. В противном случае моя работа заслуженнопонесет упрек в узкой партийности против «положительных наук». Я далек отподобного рода партийности, тем более, что в первую голову она обратилась быпротив меня и большей части моем труда. Нельзя назвать Анаксагора, Гейлинкса,Баадера, Эмерсона гениальными людьми. Ни шаблонная глубина (Анжело Силезий,Филон Якоби), ни оригинальная плоскость (Кант, Фейербах, Юм, Гербарт, Локк,Карнеад) духа не в состоянии решить вопрос о применении понятия гениальности.История искусства, как и история философии полны в настоящее время самыхпревратных ценностей. Совершенно другое дело представляет собою история такойнауки, которая беспрерывно подвергает испытанию правильность своих выводов ивыдвигает все новые ценности сообразно объему поправок, введенных в нее.История науки совершенно пренебрегает личностью своих самоотверженных борцов.Ее целью является система сверхиндивидуального опыта, из которого отдельнаяличность совершенно исчезает. В преданности науке лежит поэтому высшая степень«самоотречения», этой преданностью отдельный человек отказывается от вечности.