миг янтарно освещенное пространство последнего на мосту фонаря отпустило их.

Они вышли из янтаря в жизнь и посмотрели друг другу в глаза. Ее исчезающе карие и почти зеленые. И его тоже совершенно обычные, серые; ничего необычного; но – это была невозможная, недопустимая встреча (не с бандитам, разумеется; при чём здесь бандиты?).

– Пойдемте отсюда! Немедленно пойдемте, – совершенно раскисший вальяжный, у которого даже его баснословный костюм мгновенно взмок и почти провонял; он захотел схватить спутника за руку; но – нечаянно схватился за зонт (помните, еще римлянки так брались за «жезл» Приапа в малом домашнем алтаре).

Одновременно с этим символическим действом Яна (а они меж тем уже миновали янтарь фонаря) утвердительно спросила:

– Верно, это и есть твои (те или иные) добрые люди? Роль Харона им не подходит, мелковаты по повадкам и виду.

– Пусть мелковаты, – согласился псевдо-Илия. – Все мы всё ещё люди; но – эти не сами по себе, и роль им подходит.

– Посмотрим, – безразлично (хотя и многообещающе) сказала Яна, отведя от Ильи взгляд и более ничего не предпринимая; меж тем коротконогий вырвал (приапов) зонт у совершенно деморализованного спутника и крикнул им вослед:

– Рад тебя видеть! – разумеется, он так не крикнул (и даже не так подумал); но – Илье достало и тени несостоявшейся мысли; он псевдо-Ноя услыхал и сказал Яне:

– Их наставник не слишком умен и умел. Впрочем, и того что имеет, с него более чем довольно.

– Да пойдемте же! – где-то уже далеко от них все еще верещал побелевший чинуша; Илья не замедлил с ним согласиться:

– Что нам до них?

Они шли к Сенной площади, которая в те недалекие (во всех без исключения смыслах этого слова) годы еще загроможденная расхлябанными и тускло освещенными ларьками (как раз грядущую ее перестройку и обсуждали чинуша с бандитом); они не видели и даже не предвидели (зачем?), как бандит сделал движение, подзывая подручных.

Кто-то (верно тоже из бывших с ним в «Атлантиде») выделился из воздуха и тихо подошёл.

– Что за нелепица! Такие ставки на кону, и вдруг кто-то посторонний путается под ногами! Это вы недосмотрели, – тихонечко (и как-то вдруг) взревел чиновник, успевший несколько (во всех смыслах этого слова) оправиться и сразу же (простым проворотом механизма отформатированного мозга) спешащий снять с себя любую ответственность. – Да и сам этот раритетный городишко (черт бы его забрал туда, откуда извлекли); как он мне наскучил! Мне бы в Москву; ничего, оттуда я всё этому городу припомню.

У чиновника (как давешний поэт на мосту, собравшегося перебегать в Первопрестольную) случилась истерика, и его можно было понять; я не понимаю давешнего поэта на мосту, оказавшегося созвучным истеричному политикану: использовать Божий дар как лопату, чтобы выкопать себе дорогую могилу.

Божий дар не есть инструмент; впрочем, все мы всё ещё люди.

Бандит, меж тем извлекший «мобилу» (тогдашний термин), искренне и как бы даже незлобиво удивился:

– При чем здесь случайность? И кто это здесь посторонний? – он был собран и уравновешен; и он уже всё решил, когда стал распоряжаться по телефону:

– Машину сюда. И подготовленных людей побольше. Ещё посмотрите, нет ли кругом полициантов, – необычное слово выдало необычность говорившего, представившегося своему собеседнику (губернатору-мэру) и представшего поначалу совершенно заурядным посредником с финансово-бандитскими кругами; но!

Теперь ещё и не давшего зацепиться изощренным инстинктам интригана за необычность происходящего; зачем множить сущности? Поэтому коротконогий сразу же сказал своему «собеседнику»:

– Сейчас, уважаемый, вы уедете, а мы будем решать проблему.

Яна и Илья в этот миг уже миновали сенную и стремительно (как песчинки часов) летели к Вознесенскому проспекту, и он декламировал неизреченные строки:

                 – И как в открытом море ветер резко                  меняет направленье, к ней, как к мертвой,                  бог подошел и встал вдали от мужа,                  и бросил, спрятанные в легком жесте,                  ему издалека сто здешних жизней.                  А тот, шатаясь, бросился к обоим                  и, как во сне, хватал их. Но они                  уже шли к выходу, где затолпились                  заплаканные женщины. И вдруг                  когда она с улыбкой обернулась,                  светла, как вера или обещанье                  вернуться взрослой из глубокой смерти                  к нему, живущему, —                  и, рухнув ниц,                  лицо закрыл он, чтобы после этой                  улыбки больше ничего не видеть.

(поэт Рильке, не петербуржец), – каким образом Илья связывал происходящее во внешнем мире с тем, что происходило меж ним и Яной, и отчего он выбрал именно этот текст, пока что осталось неясным; но!

Здесь она взглянула на него. Как Стенающая Звезда взглянула; и не путать её взгляд с лучом от Полярной звезды (приложением к небу, указанием направления); свет, рождённый в страдании той, которая не могла страдать просто потому, что не принадлежала миру страдания; это был её свет любви.

И лишь тогда он попросил:

– Не смотри так!

– Ты опять пришёл не один (я имею в виду не только любимого тобою и мной Рильке); и зачем ты за собой её всегда приводишь?

– Зато я (почти) не привёл свою Тень, – сказал он. – Разве что (посредством великой поэзии) вынужден отдавать долг её (Тени) тантрическим потугам: Тень жаждет на всё бросать свою тень (зеркала-зеркала-зеркала).

На главный её вопрос он, конечно же, отвечать ей не стал; но – она и не ждала ответа. Они шли, касаясь друг друга сердцами. Они свернули уже на улицу Римского-Корсакова. Здесь он продолжил происходящее иной декламацией (из трактата Эндимиона о любви): о философии унижения, об античных эротических таинствах; и в унисон его голосу невидимо загремела музыка:

– Не хотим здесь мистики потустороннего!

Пребывать в посюстороннем много лучше, – Илья даже улыбался; цель трактата была проста: переводить невидимое в видимое (авторство В. Н. Тростникова, желавшего разобраться в значении