как дьявольские язычки заплясали в ее темных глазах, и понял, что ей тоже хочется этого – плюнуть на осторожность и броситься прямо в огонь. Только Зина считала себя слишком взрослой, чтобы выкинуть такое…

– Зина…

– Что? – она оглянулась, и огонь ушел из ее глаз.

– Не нужно. Можно обжечься.

– Разве не в это вы только что пытались меня втянуть?

– Нет. Хотя, может, это и выглядело как вспышка страсти. Но это совсем другое…

– Любовь! – насмешливо протянула Зина. – Да пойдемте же, что вы стоите? Знаете, что такое любовь? Это постоянный самоконтроль. Мы так прекрасно прожили с Иваном эти пятнадцать лет, потому что я все время держала себя в узде. В театре я подчинялась ему беспрекословно. Всего один раз взбунтовалась, и то из-за вас… Когда-то мне не приходилось для этого себя сдерживать. Я им просто восхищалась… Он казался мне самым талантливым. Но, наверное, это тоже нельзя назвать любовью… А теперь и восхищаться уже нечем. Он убивает сам себя и ничего не хочет слышать!

Справедливости ради Клим заметил:

– Он поставил прекрасный спектакль.

Но Зина только холодно усмехнулась:

– Вы прежних не видели.

Потом, сообразив, что это прозвучало обидно для Клима, мягко добавила:

– Вашу пьесу трудно испортить.

– Но вы же стали какими-то лауреатами…

– Вот именно, – безрадостно отозвалась Зина. – Раньше он не думал ни о каких наградах. Он просто упивался творчеством… А теперь эти звания ему нужнее, чем мы.

– Вы?

– Я не семью имею в виду, а труппу. Хотя мне-то всегда хотелось, чтобы наш театр тоже был по возможности семьей. Раньше так и было, а теперь Ивану вздумалось создать «свободный театр». Знаете как на Западе? Чужие друг другу люди собираются для одной постановки и после спектакля расходятся. Кроме режиссерского замысла, их ничто не объединяет. Они настолько разобщены, что режиссеру ничего не стоит подавить каждого в отдельности. А недовольных проще простого заменить. Так он и делает.

Изнемогая от желания обнять ее и успокоить, Клим сочувственно произнес:

– А я подумал, что вы давно вместе…

– Ну да! Этих ребят он специально для «Лягушки» набрал. Вы даже не представляете, сколько в нашем городе безработных актеров! Два театра закрылись! На кусок хлеба они, конечно, зарабатывают, но им же играть хочется! Это ведь как болезнь. А Иван пользуется ситуацией… Я не успеваю по именам всех запомнить, так быстро у нас состав меняется. Я остаюсь на месте только потому, что я его жена. И мне прекрасно известно, что каждый именно так и думает… Это со стороны все выглядит так замечательно! Все дружные и веселые. А Иван прямо души в каждом не чает! А завтра распрощается с ними со всеми с легким сердцем и не вспомнит… Я уже начинаю бояться, что однажды он и семьей пожертвует с такой же легкостью…

Ее досада продолжала звенеть в ушах, сливаясь с ветром, все то время, пока они возвращались в город. Ночь уже подмяла под себя остатки заката и запестрела еще неяркими звездами.

«Я и забыл, что их бывает так много, – удивлялся Клим, то и дело поглядывая на небо. – Если б я умел отыскивать новые, я дал бы каждой ее имя, чтоб она поверила, что это не бред, не сон, не блажь. Ведь такой поиск занял бы целую жизнь… Разве сон может растянуться на целую жизнь?»

Зина опять ехала рядом с мужем, и Клим смотрел на их красивые спины и ровные длинные ноги, вспоминая, как спросил ее перед тем, как приблизиться к костру: «Но то, что вы сказали про него… все равно ничего не меняет?» Она взглянула на него с недоумением, и Клим сразу поверил, что она и вправду не видит связи.

«Конечно нет, – ответила Зина терпеливым голосом. – Я ведь все равно его жена».

«Она ведь все равно моя жена», – так подумал и Клим, услышав с порога шебуршание на кухне. Маша возникла в дверях, мерно помешивая ложечкой в большом цветастом бокале.

– Ты не поверишь, дорогой, но мне только что именно это и снилось, – мечтательно произнесла она и оглядела Клима с ног до головы, словно хотела убедиться в точности совпадения. – Что я пью чай, а ты входишь в дверь… А потом… Это был очень приятный сон!

– А какой мне сон снился! – отозвался он с несвойственной злостью.

Жена неподдельно удивилась:

– Тебе? Сон? Я думала, тебе вообще никогда ничего не снится.

– Я тоже так думал, – устало отозвался Клим уже из ванной.

Ему казалось, что еще никогда он не мылся так долго, но, когда вышел, Маша еще бодрствовала, хотя уже снова была в постели. По ее взгляду, который временами обретал былую синеву, Клим сразу угадал, о чем сейчас пойдет речь.

– А угадай, что еще мне снилось? – дробно посмеиваясь, спросила она.

– Я уже понял, – отозвался Клим, стараясь не смотреть на редкие нити волос, распавшихся на подушке. – Попытаюсь быть похожим на собственный образ.

Откинув одеяло, она предупредила:

– Ты был таким нежным…

– Я всегда нежный, – ответил он и ощутил, как побаливает бедро, которым он ударился, повалившись на дно змеиного лога…

Глава 10

Клим никогда не устраивал для детей, попадавших в приемник-распределитель, таких сеансов тотальной откровенности, которые так любят западные психиатры. Во-первых, потому что они требуют достаточно длительного привыкания участников друг к другу, а здесь никто подолгу не задерживался. А во-вторых, и это было главным, как Клим ни убеждал себя, что это правильный метод, он не мог представить, что ребенку может пойти на пользу, если он выложит всю подноготную о себе другим подросткам, которые, как правило, не добры друг к другу и не стремятся посочувствовать.

Но некоторые приемы групповой терапии он все же использовал, правда, преобразовав их в стихийные диспуты. Ему нравилось пролистывать молодежные журналы и выбирать необычные или, наоборот, типичные истории, которые ребята рассказывали в своих письмах, а потом предлагать их для обсуждения своим пациентам. Действительно больные среди них попадались редко. Это были просто недолюбленные и недокормленные дети, которые творили глупости, не зная, куда себя приложить.

Вспоминал собственные болезненные поиски истины, которая по определению рождается в спорах, Клим как раз к их помощи и прибегал. Он твердо решил, что для начала ребятам нелишне будет разобраться, что такое хорошо, а что такое плохо, ведь тех самых отцов, к которым положено ходить за ответами, почти ни у кого из них не было.

«Кому же они достаются – эти отцы? – порой думал Клим с